Я разместился на правом ложе, с хозяйкой слева и Ватинием справа от меня. Как старший по положению, Красс занял почетное «консульское место» на правом центральном ложе, с Бестией и одним из поэтов. На еще одном ложе возлежали Антоний, Фульвия и другой поэт. Клодия и Фульвия плюхнулись на ложа прямо рядом с мужчинами, презрев еще один обычай. На сей раз я это одобрил. Я в любой момент предпочел бы делить ложе с красивой женщиной, а не с уродливым мужчиной. Да хоть с красивым, если уж на то пошло.

Еда была замечательной. У Клодии вкус лучше, чем у большинства, и, хотя угощение было щедрым и включало редкие яства и специи, она никогда не предавалась вульгарной расточительности, за которую презирали нуворишей. Подавали лучшие вина, и никто как будто не рухнул замертво, хлебнув яда.

Другое дело – прислуживавшие нам рабы. Как и янитор, они были необычайно красивы и так же, как он, едва одеты – только кое-где драгоценные украшения и особо любимые Клодией драгоценные ошейники. Была в них дополнительная экзотическая утонченность: все они принадлежали к разным расам и народам. Вино подавал мальчик-араб с громадными карими глазами, полотенца приносила смуглая девушка-азиатка, а кушанья нарезал мускулистый галл, обращавшийся с парой изогнутых ножей с неописуемым проворством. Главные блюда разносили на тарелках южане, демонстрируя различные оттенки еще более темной кожи: яйца принес бледно-коричневый мавританин, рыбу – чуть более темный нумидиец, мясо – темно-коричневый нубиец, а сладости – черный, как сажа, эфиоп.

Музыку же, напротив, играл маленький ансамбль альбиносов – их необычная кожа походила на полированный мрамор с голубыми прожилками, а ниспадающие каскадом волосы напоминали морскую пену. В отличие от остальных, они носили полупрозрачные повязки на глазах, позволявшие кое-как видеть. Я предположил, что причина этой странности в том, что Клодии не нравились их красные глаза.

В такой компании разговоры, естественно, велись о политике, войне и международных отношениях. Это не было одним из артистических сборищ Клодии, поэтому два паразита вели себя тихо, благодарные за бесплатное угощение и за блестящее общество выдающихся вышестоящих лиц.

Пока мы насыщались, беседа оставалась легкой, но, перейдя к послеобеденному вину, мы вернулись к тому, что по-настоящему заботило всех. Мы обсудили законы близящегося к концу года, особенно поразительное количество новых законов, протащенных Цезарем (большинство из них были отличными, и их давно следовало бы принять, хотя мне и было больно в этом признаваться).

Красс, с чьим мнением все считались, отбарабанил их, нарочито отсчитывая на пальцах, как торговка рыбой, вычисляющая стоимость корзины с кефалью. У этого человека была великолепная память, и он, как истинный политик, ухватывал относительную значимость всего и вся.

– Первый и самый важный принятый им закон – аграрный: на государственные деньги следует купить государственные земли в Кампании и распределить их среди двадцати тысяч ветеранов Помпея и нескольких тысяч городских бедняков, чтобы уменьшить чрезмерное население города. Сенат отказывался это сделать. Деций, тебе стоило бы слышать, как вопил Катон!

– Ничего удивительного, – сказал я. – Мы назвали те земли «общественными», но сенаторские семьи в течение поколений брали их в аренду почти бесплатно.

– Включая твою семью, Деций, – вставила Клодия.

– Включая мою, – признал я.

– Ну, – продолжал Красс, – Катон бранился и бушевал с пеной у рта почти целый день, пока Цезарь не пригрозил его арестовать.

– Катон – скучный человек, – сказал Антоний.

Фульвия придвинулась к нему ближе, чем это показалось бы приличным в любом другом доме.

– Так и есть, – согласился Марк Лициний. – Как бы то ни было, на следующий день собралась такая толпа, что народное собрание пришлось провести перед храмом Кастора, и Цезарь зачитал свой новый закон со ступеней. Помпей и я, само собой, поддерживали его, занимаясь лишь тем, что добавляли немного столь нужного веса стороне Цезаря в сложившейся расстановке сил. Потом Бибул бросил в бой своих ручных трибунов: Анчария, Фанния и Домиция Кальвина, чтобы те наложили вето. Толпа вырвала фасции у ликторов Бибула, переломала прутья и избила ими трибунов. Как трибуны могут заявлять, что они представители народа, если сам народ восстает против них? Во всяком случае, именно тогда Бибул помчался к себе домой и сказал, что наблюдает за знамениями. Он даже заявил, что собирается весь остаток года посвятить очищению от пороков, поэтому нельзя вести никакие официальные дела!

Это вызвало общий смех.

– Какая архаичная чепуха! – прокомментировал Ватиний.

– Кроме того, – вставил Бестия, – Цезарь – верховный понтифик, и ему принадлежит последнее слово в вопросах, касающихся религии. Но, полагаю, Бибул решил, что попытка – не пытка. То было единственное оружие, которым он располагал.

– В результате, – продолжал Красс, – Цезарь не только получил свой закон, принятый народным собранием на чрезвычайном заседании; он, к тому же, заставил весь Сенат утвердить этот закон и дать клятву его поддерживать.

От такой откровенной наглости захватывало дух. Это было куда радикальнее, чем выглядело в раздраженных сообщениях, которые я получал из-за моря.

– Поклялись все, кроме Целера, насколько я понимаю? – спросил я.

– Целер, Фавоний и неизменно стойкий Катон продержались дольше остальных, – ответил Ватиний. – Но, в конце концов, поклялись вместе со всеми.

– Кто такой Фавоний? – заинтересовался я.

– Мы называем его «Обезьяной Катона», – сказал Бестия. – Потому что он верен, как пес, но не обладает тем чувством собственного достоинства, каким обладает пес.

Еще один общий взрыв смеха.

Внезапно я понял, что Антоний и Фульвия расположили свою одежду, подушки и покрывала таким образом, чтобы нельзя было видеть их рук. Лицо мальчика было краснее, чем когда-либо, и похоже, он думал вовсе не о политике.

– То было последнее значительное сопротивление Цезарю. – Красс снова начал быстро, один за другим, загибать пальцы. – Он простил часть азиатских налогов, чтобы помочь налогоплательщикам, и подтвердил распоряжения Помпея насчет управления Азией[30]. Тем самым были решены три самых больших вопроса. – Марк Лициний загнул следующий палец, а потом еще один. – Подтверждена абсолютная неприкосновенность магистрата при исполнении служебных обязанностей – этот закон доставит проблемы Цицерону… Принят закон о наказании за прелюбодеяние…

– Для Цезаря это чудесный образец юридической беспристрастности, – сказала Клодия.

Снова смех.

– …закон, защищающий отдельных граждан от публичного или частного насилия; закон, запрещающий любому лицу, которое незаконно поднимает руку на граждан, занимать должности; закон, касающийся взяточников-судей; несколько законов, направленных против тех, кто уклоняется от уплаты налогов; законы против порчи монет; законы против святотатства; законы против коррумпированных государственных контрактов; законы против подкупа на выборах; и, наконец, закон о бухгалтерском отчете каждого промагистрата на период его управления за границей, предоставляемом Сенату: один отчет следует подать в Риме, а другой – в провинции, и любую разницу в этих двух отчетах следует возместить из личного имущества губернатора.