я сошел с ума. Я смотрел на полковника сумасшедшими глазами.

Полковник оказался молодцом.

Он посмотрел мне в глаза и сказал:

— Ступайте!

Я успел уже отстать от своей роты. Я молодцевато зашагал по дороге, которая шла позади полковника. Полковник на мгновение оглянулся, точно догадался о моих намерениях. Я олицетворял для него отступление. Оно захлестывало его.

Мне пришло в голову, что именно на этой дороге я найду освобождение. Я не ошибся. Впрочем, способы освободиться бывают разные.

Меня никто не окликал, никто не останавливал меня. Ни Бенсимона, ни полка я больше так и не видел.

Я ушел за кулисы. Эти кулисы оказались боковой дорогой, пустынным переулком вдали от театра военных действий.

Я шагал, повинуясь очень простому рассуждению: «Время от времени, — рассуждал я, — между полями попадаются селения. Значит, если я буду идти полем, я добреду до какого-нибудь города или деревни».

Что же будет дальше? Город, это — такое место, на которое не так уж сильно обрушивается война, это — место, где люди укрываются от войны, место, где можно лечиться. В поле хуже. В поле люди выходят, чтобы воевать.

Я держался узкой дорожки, пролегавшей через холмистое поле. Грохот артиллерии стал несколько слабее. Громы небесные стали смягчаться. Солнце тоже смягчалось.

Было часов около пяти, наступал вечер. Мой рабочий день кончился, я возвращался в город.

Внезапно я вспомнил, что я ранен: у меня кружилась голова. Тьфу, чёрт! Я ведь тут один-одинешенек. Я ощупал голову: перевязка набрякла. Голова—штука крепкая, но ведь у меня она проломлена.

Добреду ли я наконец до какой-нибудь деревни? Добреду! Силы у меня еще есть. Я хотел есть и пить, но мысли об этом не приходили мне в голову. В свои двадцать лет я еще не привык думать о своем пропитании.

— Что немцы? Догоняют они или остановились на отдых?

Я остановился по нужде, — в первый раз за весь день, — потом я пошел дальше. Я шел вперед. Бесконечный спор, выросший из переживаний этого дня, не прерывался в моем сознании. Но я уже почти не прислушивался к нему. Это был спор между разными видами мужества. Один из них звал уйти, другой приказывал остаться на месте. Это был спор между политикой и жизнью: франко-германская распря крепко захватила мою судьбу. Я предчувствовал, что гроза будет продолжаться долго. Это был спор между жизнью и смертью: что лучше — умереть в двадцать лет или в пятьдесят? Целый ряд тем выступал и отступал в этом споре. Моя кровь тащила весь этот груз.

Затерянное поле, чистенькая долина. Вот дерево, которое уцелело с корой и листьями. Что за трогательная загадка!

Я уеду в Америку, я сделаюсь американским гражданином.

Нынешней России в то время не было.

Мне приходили в голову лишь старые колониальные мечты: начинать все сначала, вычеркнуть все прошлое. Года за три до того один американец сказал мне:

— Бросьте вы эту старую Европу! Едемте со мной. Я вас устрою в своем предприятии. Пора забыть эту дряхлую Европу, в ней нет ничего, кроме кайзера и Почетного легиона.

Я находился у подножья холма. Когда я взобрался на него, я чувствовал себя пьяным, я пробирался от ямы к яме. Впереди показался город. Вокзал, а на вокзале дымит поезд. Что это, мираж? Нет, это поезд, на котором можно уехать в Голландию.

Спускаясь с холма, я увидел вокруг поезда много людей в красных штанах.

Я обрадовался. Мое переутомленное сознание испытывало потребность в людях.

Выйдя на площадь перед вокзалом, я увидел раненых и сестер милосердия. Я подошел поближе. Одна из сестер окликнула меня.

— Скорей, поезд уходит!

Я понимал, что этого не следует делать, но все же я подошел, и я, гордец, стал молить о помощи.

— Бедный мальчик...

Это была городская дама, очень приветливая.

— Идите скорей, я вам сделаю перевязку, пока поезд не ушёл. Она осторожно сняла с моей головы ни на что не похожий пластырь, который я сам себе налепил.

— Чем это вас так? Снарядом?

— Не знаю.

— Ах-а-ха-ха!..— завздыхала та, взглянув.

Я был в восторге: значит, я здорово ранен.

— Вам больно? Как у вас только хватило сил добраться сюда?

— Не знаю. Я ни за что не хочу попасть в плен.

— Молодец! Ну, теперь — крепитесь, будет больно.

Неопытной, боязливой рукой она стала смазывать мне рану йодом.

Было здорово больно. Когда поезд засвистел, я вскочил с места.

-— Не бойтесь!

— Куда идет этот поезд?

— Во Францию.

— Мы разбиты?

— Их оказалось слишком много! Ну, готово! Идите.

— Благодарю вас, сударыня.

Я церемонно отдал ей честь.

Внезапно неподалеку поднялся адский шум. Немецкая артиллерия начала обстрел вокзала. Это заставило поезд тронуться. Я уезжал. Я был уверен, что война кончилась.

VIII

Вечером, после обеда, мадам Пражен пригласила меня к себе в комнату. Она успела уже снять костюм сестры милосердия, и ее внешность показалась мне более пристойной.

— Присядьте, — сказала она мне нежным голосом, ласково улыбаясь.

Я почувствовал угрызения совести.

— Вы были другом Клода, вы были добры к нему.

— О, мадам, вы находите?..

— Да, бедняжка! Я хотела бы что-нибудь сделать для вас.

— Но ведь вы уже и так...

— Нет, вы заслуживаете большего. Я прекрасно понимаю, вы не для того созданы, чтобы служить секретарем...

— Это верно.

— Ну вот, я кое-что придумала...

Я почувствовал, что у меня заблестели глаза: я рассчитывал, что речь пойдет о деньгах.

— Клод был убит. Вас могла постичь та же судьба. Она вас миловала.

— Малого не хватило, — пробормотал я.

— Клод ведь погиб во имя чего-нибудь. Надо, чтобы вы продолжали драться за то же дело. Надо, чтобы вы стали- депутатом.

Я почтительно смотрел на нее.

— Да, — продолжала она, — я дам вам денег на проведение избирательной кампании. Я даже подыскала для вас избирательный округ.

Мадам Пражен почти не смотрела на меня. Ей было безразлично, какое впечатление производят ее слова. Она была утомлена, стара, грустна и говорила искренне. Она детально растолковала мне свой проект. Я чувствовал себя, как во сне.

— Но ведь я не принадлежу к левым партиям.

— Вы принадлежите к правым? Это ничего не значит.

— Но я и к правым не принадлежу.

— Кто же вы?

— Я против стариков!

— Ну, вот и отлично!

— Да нет, мадам! Старики сидят и справа и слева.

Это было все, что в то время оставалось у меня из идей, принесенных с войны. Нас было много таких. Эта идея борьбы со