В сумятице, возникшей, едва виконт Тренкавель покинул зал, никто не заметил, как человек в синем плаще с накинутым капюшоном выдвинулся из тени и проскользнул за дверь.

Давно отзвонили к вечере, когда Пеллетье наконец выбрался из башни Пинте.

Ощущая на плечах каждый год своей жизни, он откинул штору и вышел в большой зал. Усталой рукой кастелян растирал висок. В голове билась тупая боль.

После окончания совета виконт Тренкавель уединился с сильнейшими из своих союзников, обсуждая с ними лучшие способы подхода к графу Тулузскому. По мере того как принимались решения, гонцы выезжали вскачь из ворот Шато Комталь, унося письма не только к Раймонду VI, но и к папским легатам, к аббату Сито, к консулам Тренкавелей в Безьере.

Уведомили шевалье, избранных сопровождать виконта. В конюшнях и кузницах уже кипела работа, которая должна была продолжаться всю ночь.

Зал был полон почтительной, но напряженной тишиной. По случаю раннего отъезда вместо ожидавшегося банкета состоялся менее торжественный ужин. Длинные столы, расставленные от северной к южной стене, не были покрыты скатертями. Посреди каждого из них тускло мерцали свечи. Яростно пылали факелы, укрепленные в кольцах высоко на стенах, и тени от них метались по залу.

В заднюю дверь входили и выходили слуги. Блюда, которые они несли, полны были кушаньями скорее сытными, нежели праздничными. Оленина, говядина, цыплята на вертеле, глиняные горшки с бобами и соусами, свежий пшеничный хлеб, отваренные в меду сливы, розовое вино с виноградников Корбьера и кувшины эля для тех, у кого недостаточно крепкая голова.

Пеллетье одобрительно кивал. Он был доволен. Франсуа, замещавший господина в его отсутствие, отлично справился. Все выглядело как должно: гости виконта Тренкавеля должны были остаться довольны его любезностью и гостеприимством.

Из Франсуа получился хороший слуга, вопреки неудачному началу его жизни. Его мать прислуживала жене кастеляна, которую Пеллетье взял во Франции, и была повешена за воровство, когда Франсуа был совсем мальчиком. Отца его никто не знал. Девять лет назад, после смерти своей жены Маргарет, Пеллетье взялся за обучение Франсуа, после чего дал ему место при себе. И часто кастелян молча радовался собственному удачному выбору.

Пеллетье вышел во двор, называемый Кур д'Онор.[7]Здесь было прохладнее, и он задержался в дверях, глядя на играющих у колодца детей. Когда игра становилась слишком буйной, няньки награждали шалунов шлепками пониже спины. Девочки постарше прохаживались вокруг рука об руку, перешептываясь о своих секретах.

Он не сразу заметил маленького темноволосого мальчугана, сидевшего, поджав под себя ноги, у стены часовни.

— Мессире, мессире! — окликнул его тот, вскакивая на ноги. — У меня для тебя что-то есть.

Пеллетье не слышал. Мальчик настойчиво потянул его за рукав:

— Кастелян Пеллетье, прошу тебя! Важное дело!

Он почувствовал, как что-то вложили ему в ладонь. Опустил рассерженный взгляд и увидел письмо. На толстом коричневатом пергаменте выделялось его собственное имя, написанное знакомой уверенной рукой. Пеллетье успел убедить себя, что больше никогда не увидит этого почерка.

Кастелян сцапал мальчишку за воротник.

— Где ты это взял? — спросил он, грубо встряхивая посланца. — Говори. — Мальчик забился как рыба на крючке, пытаясь освободиться. — Говори сейчас же! Ну?

— Какой-то человек у ворот дал, — заскулил мальчик. — Не бейте, я не виноват!

Пеллетье тряхнул его сильней:

— Что за человек?

— Просто человек.

— Этим не отделаешься! — повысив голос, прикрикнул Пеллетье. — Получишь сол,[8]если скажешь, что я хочу знать. Молодой человек? Или старый? Солдат? — Он задумался. — Или еврей?

Задавая вопрос за вопросом, Пеллетье вытянул из мальчишки все, что было тому известно. Не слишком много. Понс с приятелями играл у рва Шато Комталь. Старались перебежать через мост и обратно, не попавшись стражникам. Когда стало уже смеркаться, подошел какой-то человек и спросил, кто знает в лицо кастеляна Пеллетье. Понс сказал, что он знает, и тогда человек дал ему сол за доставку письма. Сказал, это очень важно и очень срочно.

Человек был самый обыкновенный. Не молодой и не старый, средних лет. Не особенно смуглый, но и не белокожий. Лицо без отметин: ни оспин, ни шрамов. Кольца на руке Понс не заметил, потому что человек прятал руки под плащом. Убедившись, что больше ничего не узнает, Пеллетье протянул мальчишке монету.

— Вот тебе за услугу. А теперь иди.

Понс не заставил себя упрашивать. Он вывернулся из рук Пеллетье и помчался со всех ног.

Пеллетье вернулся в здание, крепко прижимая к груди письмо. Он никого не заметил в коридоре, по которому торопливо шагал к своим покоям.

Дверь была заперта. Проклиная собственную предосторожность, он возился с ключами. От спешки руки сделались неуклюжими.

Франсуа уже зажег светильник и поставил посреди комнаты поднос с кувшином вина и двумя глиняными кубками, который всегда приносил на ночь. Начищенный медный поднос блестел словно золотой.

Чтобы успокоиться, Пеллетье налил себе вина. В голове мелькали картины, подернутые пыльной завесой, — воспоминания о Святой земле, о длинных красных тенях пустыни. О трех книгах, хранивших на своих страницах древние тайны.

От крепкого вина стало кисло на языке и запершило в горле. Он осушил кубок одним глотком и сразу налил еще. Сколько раз он пытался нарисовать в воображении эту минуту, но когда она наступила, то оглушила его.

Пеллетье присел к столу, положив письмо между ладонями. Он не читая знал, что в нем говорится. Этого послания он ожидал и боялся много лет, с тех самых пор, как прибыл в Каркассону. В те дни богатые и прославленные веротерпимостью земли Миди казались надежным укрытием. Времена года сменяли друг друга, и Пеллетье, поглощенный ежедневными заботами, почти перестал ожидать призыва.

Мысли о книгах стерлись из памяти, и он понемногу стал забывать, чего ждет.

Более двадцати лет прошло после первой встречи с пославшим письма. Только сейчас Пеллетье понял, что до этой минуты даже не знал, жив ли его учитель и наставник. А ведь это Ариф учил его читать в тени оливковой рощи на холмах под Иерусалимом. Это Ариф открыл ему неведомые прежде славу и величие мира. Это Ариф показал ему, что сарацины, иудеи и христиане всего лишь разными путями стремятся к одному Богу. Это Ариф открыл ему, что за пределами всего, что он знал, лежит истина много старше, много древнее, много совершеннее всего, что мог предложить современный мир.

День, когда Пеллетье был посвящен в Noublesso de los Seres, оставался в его памяти свежим и ярким, словно это было вчера. Мерцающие золотые одеяния и беленый холст алтарного покрова, сверкающий белизной, подобно крепостным башням на вершинах холмов над Алеппо, среди кипарисов и апельсиновых рощ. Запах благовоний, возникающие и растворяющиеся в тишине голоса. Просвещение.