тебя. Правда, не надеялись, что так скоро появисся.

— Ну, а чё тянуть, — ржёт Вовка, почувствовавший себя сорвавшим джекпот, — раз два и в дамки.

Я оборачиваюсь вполоборота.

— Чё зыришь? — щерится Вовка, расплываясь в улыбке.

Он румяный, пышущий здоровьем, сдобнотелый детина в майке-алкоголичке. У него пузико и толстые руки.

— Да вот, — отвечаю я, смотрю, — что это за Загрёб такой завёлся. Нерусский что ли?

— Чё? — щурится он.

— Погоняло тупое просто.

Он оказывается вспыльчивым и мгновенно, безо всякого промедления и перехода от улыбки к оскалу, бьёт рукоятью пистолета мне в лицо. Не бьёт, конечно, а пытается. Я реагирую гораздо быстрее, я же муха. Распрямляюсь, как пружина, отбивая его руку левой и тут же наворачиваю ему правой по толстой мясистой роже и коленом по заплывшему жирком брюху, одновременно, доворачивая его и выставляя, как щит, между собой и Аликом.

Раздаётся треск, глухой стон и раскатистый выстрел. Всё это почти одновременно. Ого, высоко ставки подняты, так что не зря я дёрнул тушу Загрёба, перескочив за него. Алик чел конкретный, походу. Обрез, правда, на один заряд. Ух! Колотит адреналинчик, заставляет тело работать чётко и безотказно. Я автомат, робот, терминатор, дрон-беспилотник, заряженный атомной бомбой. Аста ла виста, бэби.

Загрёб хрипит и покрывается кровавой слизью.

— Алик, ты Вовку шрапнелью что ли херакнул? — удивляюсь я. — Ну ты дебил, старый.

Он бросается ко мне и те четверо, что шли с другой стороны, тоже бросаются. Ну давайте, дурачки, пока папка на кураже. Надо было макарыча бесшумного брать, а не эту гаубицу. Сейчас весь шанхай на уши встанет. Я поднимаю толстую Вовкину руку, вращая его, как потёкшую в страстном танго партнёршу, и жму на спусковой крючок. Сухой и горячий плевок разбивает колено Алику и заставляет его упасть на землю и катиться кубарем. Он заставляет его хрипеть. Он заставляет его орать и захлёбываться в туберкулёзном кашле.

А четверо смелых продолжают быть смелыми только по инерции. Они всё ещё бегут в мою сторону, и ружьё по-прежнему намекает на смертельную угрозу, а лезвия финок поблёскивают золотом в лучах послеобеденного солнца, да вот только лица этих ассасинов уже не выглядят так воинственно и уверенно, как неполную минуту назад.

Я умею замедлять время, по крайней мере, мне так думается. Поэтому я делаю новое па, увлекая свою дородную партнёршу и наставляя свой ТТ на бегущих головорезов. Поднимаю руку, навожу ствол на грудь первого из них и… и раздаётся адский грохот.

Но это не выстрел, это железные ворота. Они распахиваются и во двор влетает жёлтый пазик. Вот такой декаданс, понимаешь ли. Тот кент, что бежит с ружьём не выдерживает нервных перегрузок и нажимает на спусковой крючок. Впрочем ствол его ружья в этот момент направлен не на меня.

Я оборачиваюсь и вижу поднявшегося, а теперь снова падающего Алика. Голова прострелена, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве. Немного перефразировал, но он ведь и не Щорс.

Ошалевший стрелок поворачивается ко мне и я вижу как ходит ходуном его огромный кадык и белеет палец, нажимающий на спуск. Это, вообще-то двухстволка. Думаю, он ни за что не попал бы в меня, но инстинкт срабатывает гораздо быстрее, и Вовка снова стреляет на мгновенье раньше. Облачко розовой пыли вылетает из головы человека с ружьём и он валится на землю, как куль с навозом.

Трое фехтовальщиков с финками оказываются запертыми между мной, продолжающим танцевать танго с Вованом и внезапно… вот это эффектно кстати, моими пацанами с калашами. У этих дурачков междуреченских глаза выпадают, практически в прямом смысле. Финки втыкаются в дёрн, а руки взмывают ввысь.

Штурм окончен. Жалко ТТ, млять! Если на каждой операции оставлять по пушке, никаких арсеналов не хватит. Но тут так красиво легли тела стрелков, поубивавших друг друга, что изымать из комбинации свой ствол грех просто. Тем более, он уже конкретно засвечен теперь.

Пушка, которую Вован приставлял мне к затылку, валяется на траве. Это вообще самодельный пугач какой-то. К ней мы не прикасаемся.

Запихиваем троих уцелевших архаровцев в автобус и вылетаем со двора. У меня весь пиджак в крови и рубашка. Хреново. Нужно иметь запасной гардероб. Блин, чего нам только не нужно ещё. Разве всё предусмотришь…

Мы приезжаем в штаб-квартиру. Пацаны радуются, что у нас теперь есть собственная крепость, прям как у дона Корлеоне. И автоматы. Пленников мы запихиваем в подвал, а сами собираемся во дворе. Скачков смотрит на меня сердито и уже воздух набирает, чтобы начать чихвостить.

— Виталий Тимурович, погодите, — опережаю его я. — Да, я был не прав. Ребят, извините. Осознаю, не надо было действовать на импульсе. Я должен был вас дождаться. Обещаю впредь блюстись и больше так не делать. И никому из вас подобное поведение тоже не спущу. Сделал, понял, осознал, говорить не о чем. Мы все поняли, что так нельзя. Угодил в засаду по своей глупости. Прошу у всех вас, своих боевых товарищей прощения.

Тимурыч машет рукой и качает головой. А потом подходит и, положив тяжеленную руку мне на затылок, крепко прижимает мой лоб к своему. Перенервничал. Да я тоже так-то…

— В Афгане, — говорит он, — ты б у меня с губы не вылазил за такие дела.

— Паша, спасибо.

Я застёгиваю его рубашку, сидя на переднем сиденьи.

— Да ладно, чё, — ухмыляется он. — Новую купишь.

— Сто процентов, — соглашаюсь я с улыбкой.

— Егор, ты, по правде говоря, резкий солдатик, — говорит он и поворачивается ко мне. — Я охренел, если честно. Вот бы мне таких, как ты человек с пяток, когда мы в засаду попали.

— С колонной? — спрашиваю я, прекращая улыбаться. — Там другое. Там хер вырвешься.

— С колонной, — кивает он. — Мы с парнями отошли в горы и два дня отбивались, пока наши за нами не прилетели. Пи**ец, холодина по ночам была. Воды не было. Народу полегло…

Он замолкает.

— С тобой бы мы что-нибудь придумали, — говорит он через некоторое время.

— Придумаем ещё что-нибудь, Паш. Обязательно придумаем.

Он хмыкает. Не верит. Да, я и сам иногда не верю, но, как говорится, собака лает, а ковёр-самолёт летит.

— Егор! Ну, это уже ни в какие ворота. Всех собрал, все пришли, а самого нет. Сидим за столом, слюнки глотаем, а он по работам шляется. Ну, ты чего?

— Простите, простите, простите, гости дорогие. И ты мама прости, и ты папа, и…

— Ладно, хорош прощёное воскресенье устраивать, — машет рукой отец. — Сегодня суббота, к тому же. Давайте, все к столу.

— Ну, вы хоть по маленькой-то пропустили уже?

— Пропустили, тебя не спросили. Давайте, садитесь, где кому удобно.

Трыня светится, как масляный блин, от Юлечки своей не отходит. Она тоже выглядит счастливо. Да все расслаблены и спокойны, Наташка только немного волнуется. Чувствует что-то. Мы рассаживаемся.

— Накладывайте салаты, — командует мама. — Юрий Платонович, не стесняйтесь. Андрюша, клади Юле, ухаживай за девочками. Так, Наташа, иди, садись сюда. Наташка просто молодец, что бы я без неё делала сегодня, ума не приложу. Всё-таки вы её очень хорошо воспитали, Геннадий Аркадьевич.

— Ну что же, — говорю я. — Вот с Геннадия Аркадьевича и начнём. Дочь хорошо воспитал, а сам скромник никому ничего не рассказал, да?

— Чё рассказывать-то? — хмурится Гена. — Ещё отберут всё.

— Так, тихо. Смотрите, сегодня у дяди Гены… наливайте, наливайте, давайте. Нет, мне вон компот, этим тоже. Наталья не знаю что будет. Наташ, чего? Молодец, ей тоже компот. Вина сегодня нет, так что извините, только коньяк французский и компот. Так, продолжаем. Прошу внимания.

Я встаю и поднимаю бокал с компотом.

— Наташ, ты чего с пустой тарелкой! — продолжает свою тему мама.

— Прошу минуточку внимания, — повторяю я. — Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить приятное известие и даже не одно. Сегодня у дяди Гены знаменательное событие.

— Егор! — пытается он меня осадить.

— Нет-нет, никаких егоров, это прям такое событие, всем событиям событие!

Все с интересом смотрят на нахохлившегося Рыбкина.

— Сегодня дядю Гену наградили знаком «отличник милиции».

— Ура! — начинают все шуметь.

— Да погодите, это же ещё не всё! А ещё ему присвоили звание капитана! Где погоны? Давай! Давай, говорю! Окунай в коньяк!

— С ума сошёл! Водку надо для этого!

— Ура!

— Поздравляю!

— Папа!

Гвалт поднимается просто невообразимый, и длится он несколько минут, прежде чем все успокаиваются и выпивают за вновь возникшего капитана милиции.

— Это Егорка что-то нахимичил со званием, — говорит Гена, утирая рот. — Хороший коньяк. Чё,