Вскоре вышли в сад и настоятельница с Розеттой Корбиак, которая успела уже накинуть свою пелерину и надеть шляпу. Все воспитанницы сбежались, чтобы услышать то, что им хотела сообщить настоятельница. Судя по тому взрыву сожаления, множеству слез и поцелуев, которыми осыпали со всех сторон Розетту ее подруги, было ясно, насколько она была любима всеми в этих стенах.

– Да, она – настоящая дочь своего отца, дочь Жана Корбиака! – прошептал мой отец, внимательно следивший за всей этой сценой прощания в саду. – Как и он, она умеет привлекать к себе все сердца. Дай Бог, чтобы она и во всем остальном походила на него!

– Ах, отец! Как можешь ты сомневаться в этом! – воскликнул я.

– А смею вас спросить, сын мой, что именно дает тебе такую полную уверенность, что эта девушка должна обладать всеми редкими качествами ее отца? – обратился отец с едва заметной иронией.

– О, я готов поручиться, что она настолько же умна, честна, степенна и благоразумна, насколько прекрасна и добра! – с жаром отвечал я, невольно краснея под пытливым взором отца.

– Вот оно, увлечение молодости! – лукаво воскликнул отец. – Молодости и красоте без затруднения приписываются все добродетели совершенства, а потом приходится постепенно сбавлять их! Но в данном случае, признаюсь, и я склонен думать, что в чертах этого лица, столь поразительно похожего на лицо Жана Корбиака, можно прочесть все душевные качества, какими отличался он!

Сказав это, отец снова впал в грустное раздумье, а я уже в десятый раз спрашивал себя, чем должен быть этот герой, внушавший всем, кто его знал, такое чувство восхищения, восторга и любви. Я положительно сгорал от нетерпения поскорее увидеть его. Как грустно было думать, что такой человек доживает свои последние дни!.. Но, быть может, присутствие его прекрасных детей возвратит ему жизнь и силы? Без сомнения, такая девушка, как эта Розетта, была создана именно для того, чтобы совершать чудеса! И в глубине своего сердца я уже поклялся быть ее рыцарем, защитником, хранителем и поклонником.

Между тем прощание и сборы были окончены, и настоятельница в сопровождении Розетты Корбиак вернулась в маленькую гостиную, выходившую в галерею, где мы ожидали их.

– Капитан, – сказала она взволнованным и растроганным голосом, – передаю вам с рук на руки нашу возлюбленную дочь! Она увезет с собою сожаления и привязанность всех, скажите это ее отцу!

Розетта молча кинулась в объятия настоятельницы и тихо плакала на ее груди. Спустя немного она выпрямилась и, обратив к нам свое кроткое, опечаленное и еще мокрое от слез личико, проговорила: «Я готова ехать, если желаете!»

Простившись с настоятельницей, мы молча вышли из монастыря и, очутившись за оградой, тотчас же свернули налево по направлению улицы Дофина. Неподалеку от предместья Сент-Жан, к немалому нашему удивлению, мы вдруг увидели Клерсину с маленьким Флоримоном, идущих к нам навстречу.

– Я полагала, будет лучше выйти встретить вас сюда, вместо того, чтобы ожидать вас у себя дома! – сказала она, как только успела расцеловать свою ненаглядную Розетту. – Мне показалось что-то неладное… что-то подозрительное… один мулат, по имени Вик-Любен, состоящий полицейским надзирателем здесь, в Орлеане, сегодня с раннего утра все бродит вокруг моего дома, стараясь высмотреть, что у меня делается… Так вот я и решила, что он не увидит вас, и, оставив старого Купидона сторожить дом, с заднего крыльца, через огороды, вышла с Флоримоном к вам навстречу.

– Да, вы прекрасно сделали, Клерсина! – с живостью воскликнул мой отец, пожимая руку этой славной, предусмотрительной женщины. – Это тем более разумно, что вчера вечером, возвращаясь от вас, мы имели несчастье встретить этого самого Вик-Любена, и я имею основание полагать, что он узнал меня.

– Ну, это человек совсем нестоящий! – презрительно отвечала Клерсина. – Разве он может повредить вам в чем-нибудь?

– О, нет, так я не думаю, – проговорил отец. – Но все же будет гораздо лучше, если он ничего не будет знать о наших делах, лучше для него самого, если не для нас… Во всяком случае, я полагаю, что теперь будет самое лучшее, если мы направимся прямо в гостиницу «Золотой Лев».

– А я-то такой славный завтрак приготовила для моей Розетты! – вздохнула Клерсина.

Между тем Флоримон кинулся на шею сестре, которая нежно расцеловала брата, и представила его нам по всем правилам этикета. Четыре звонких поцелуя в румяные щеки завершили эту торжественную церемонию. Это был прелестнейший, веселый, добродушный и ласковый мальчик, какого мне когда-либо случалось видеть. Не успели мы еще дойти до набережной, как были уже с ним лучшими друзьями.

Сворачивая с улицы Дофина, мы вдруг увидели перед собой знакомый силуэт. Это был шевалье Зопир де ла Коломб!

Он до того был поражен при виде нас, что в первую минуту не в силах был произнести ни слова, но тотчас же, придя в себя, затараторил с удвоенным усердием.

– Как! Жордас… то есть нет, господин Парион, хотел я сказать, вас ли я вижу? Когда же это вы успели сюда вернуться? – воскликнул он, заключая нас по очереди в свои объятия, но не выпуская при этом из рук ни своей кожаной сумки, ни ленточки, на которой он водил за собой кошку. – О, не можете представить, как я был огорчен вашим внезапным отъездом. У меня даже сделалась от этого желтуха, когда госпожа Верде сообщила мне поутру об этом. Каково было мне узнать, что вы уехали ночью, не простившись со мной, да еще, на беду, рассерженные на меня! О, это было мне так горько, что вам даже сказать не могу. Что вы сердились на меня, я это знаю, не пробуйте этого отрицать, но только, право, я не знаю, за что?.. – Но пусть все это будет забыто между нами! Я теперь так счастлив, что снова вижу вас, так счастлив! Благополучно ли вы совершили ваше путешествие?.. А это что за прелестные дети с вами? Я не имею еще удовольствия быть знакомым с ними!.. Грималькен, послужите им, пожалуйста! – добавил он, обращаясь к своему черному коту, которого Флоримон принялся ласкать. Грималькен присел на задние лапки, и все расхохотались. Как можно было, в самом деле, серьезно сердиться на такого человека? Даже мой отец, и тот был уже не в силах продолжать на него сердиться.

– Господин де ла Коломб, – сказал он, стараясь не смеяться, – прошу вас извинить нас на этот раз, но у нас есть дела дома, и мы вынуждены здесь проститься с вами!

– Проститься? Здесь, на набережной?.. Ах, Жордас, то есть нет, господин Парион, хотел я сказать, я слишком хорошо знаю, чего от меня требует самая простая вежливость и благовоспитанность, чтобы себе позволить такую вещь… Вы мне разрешите, надеюсь, проводить этих дам до порога их квартиры… не правда ли… Не откажете сделать честь представить им шевалье Зопира де ла Коломба? А этого прелестного ребенка, этого хорошенького мальчика, с которым, как я вижу, мы будем прекраснейшими друзьями, как его зовут, могу узнать?

– Меня зовут Флоримон! – ответил мальчик, по-видимому, совершенно очарованный странной личностью шевалье или, быть может, его кошки.

– Флоримон!.. О, я в восторге узнать это! Так вот, мой милый, маленький Флоримон, так как вы любите животных, а это начало всякой мудрости, то я расскажу вам историю моего Грималькена.