поскольку рождаемся мы в произвольной данности, не выбирая ни эпохи, ни страны, ни родителей, по мере сил приспосабливаясь и корректируя случайные обстоятельства, нередко весьма нерадостные и неблагоприятные. Да, это тебе отнюдь не игра, где подбираешь жанр, персонажа и навыки, которые надлежит развивать и прокачивать до предела: тут прямо-таки чистая и слепая лотерея.

Откуда ж в подобном кавардаке, спрашивается, сложится гармоничный и цельный образ будущего? Вот и пророчества современных экспертов-футурологов мечутся от спасительного расцвета актуальных искусств и ремесел до неминуемого заката всего на свете в считанные десятилетия. А скорее всего, грядут очередные такие сумерки, в которых не ясно рассвет ли или закат. Да и разве стремление заглянуть в грядущее не обусловлено банальной неспособностью уследить за калейдоскопом настоящего, столь ненадежного и неуемного…

* * *

Вот почему горизонт планирования большинства знакомых — буквально следующие выходные. Так коллега из трудового коллектива Михалыч очень прямо и просто видел будущее еще в среду, задорно смакуя, как на выходных рванет с приятелями на речку с удочкой, где под видом ловли рыбы по доброй традиции натрескается до беспамятства. Чтобы в воскресенье начать нащупывать утраченное равновесие через опохмел, как бы пытаясь вернуться в то исходное состояние, словно вообще не употреблял: смутно коря себя за невоздержанность и замкнутость цикла, обещая себе непременно вскорости встать на правильный, исправительный путь. Вот если бы шутники шумеры не разбили неделю на семь дней, а подбавили бы еще и восьмой, тоже выходной — это же, товарищи, совсем бы другая жизнь началась, а так… ну нету в мире четности и кратности.

Однако пятничным вечером Михалыч, вероятно отчаянно спеша навстречу выходным, выскочил на встречку и угодил в беспробудную аварию, настолько несовместимую с жизнью, что отбыл в последнюю неизвестность, из которой уже не возвращаются и не передают приветов. На похоронах, передают, опять же по некой давней традиции, все сильно перебрали и взгрустнули, ощущая нутром принципы замкнутости и очередности пресловутого цикла.

То есть, как ни крути, неизвестностью пронизано все, а известное точно луч фонарика, освещающего видимое и привычное окружающее. Уйму всего мы постигли в веках: покатили колесо (но туда ли?), выяснили, что вращаемся вокруг солнца, а не наоборот (что больно ударило по самолюбию), подковали электрический свет (и тут же узрели массу неприглядностей), основали технологии мгновенной межконтинентальной передачи данных (преимущественно, чтобы делиться приколюхами и порнухой, а отнюдь не сведениями и идеями), и на этом мутная история еще далеко, далеко не закончена.

А потому не суди за недоделанность повествования, непоследовательность изложения, покуда удачной концовки нет даже у чуда жизни: и она славится известной недосказанностью и широкими полями для заметок и трактовок. И что с того? Неизвестно…

5 сентября 2022

Повесточка

Так и бывает. Просыпаешься по привычке или надобности с утра, куда раньше, чем хотелось бы; никого не трогаешь, ничего особенного не ждешь от предстоящего суточного цикла; зарядочка, душик, кофий с яичницей перед монитором, ломтик шоколада: заглядываешь в электронную почту, дабы разгрести спам-хлам и прихлопнуть жирные уведомления, как вдруг мелькнет нечто неожиданное, изрядно подзабытое по ощущениям. Это письмо. То есть натурально письмо от тоже человека, давно знакомого и далеко не самого близкого, неожиданно приславшего что-то оригинальное, авторское. Вообще-то письменность по-прежнему вполне распространена в наших широтах, многие ею пользуются в меру своей испорченности или талантливости, но чтобы прямо так взять и написать осмысленный текст — это уже почти поступок. Электронное письмо — весьма устаревшее средство коммуникации, хотя и не настолько, как письмо бумажное, и все же, по-своему, нежданно-негаданно. Открываешь с улыбочкой, с чего это он вдруг? а там…

Нет, тут довольно серьезное содержание, требующее вдумчивого и бережного прочтения, за пару минут перед выходом из дома и браться не стоит. Пускай уж дождется законного вечернего часа.

А затем высиживаешь на работе: теперь не только с привычным чувством отвращения от царящей кругом симуляции, но и с трепетом загадки, что же в том письме… что-то про разводы, заводы… Неужто прикрыли? Дело обычное по нашим временам. Чем-то я могу помочь? Едва ли. Моя контора и без того столько лет дышит на ладан и дрейфует на грани рентабельности и бюджетности.

Неизбежно наступает вечер, куда ему деваться? Поужинаешь, переделаешь домашние дела, пока не закончатся, не отпустят. И вот, наконец, мозг открыт к исследованию письма. Кто отправитель? А пишет с проникновенным приветом приятель из провинции, славный малый: познакомились давным-давно на выставке устаревших искусств, когда тот проезжал туристом в нашем городе. С тех пор и поддерживали связь на уровне поздравлений с рождением и меток в соцсетях.

По тональности изложения чувствуется как наболело: потребность высказаться выдается стилистикой и пунктуацией, будто среди привычного окружения слушателей больше не осталось. Допускаю, так оно и есть. Справедливости ради, я не единственный адресат, есть и еще пяток незнакомых почтовых ящиков, что порождает чувство попадания в круг доверенных лиц. Мелочь, а приятно почувствовать себя членом тайного общества.

Письмо достаточно длинное и сумбурное, привести его целиком не представляется возможным, ибо неформат даже для несуществующей книги. Потому придется тебе, Вера, довериться моему пересказу, хотя, разумеется, доверяться целиком человеческому существу по-прежнему не посоветую.

В целом, приятель задается вопросами, волнующими многих в наши смутные дни, и уже без классических «что делать?» и «кто виноват?»: со вторым-то пунктом все слишком очевидно, тогда как с первым по-прежнему не сложилось универсальных инструкций и рецептов.

В сущности, история стара как мир, в котором сменяются декорации и костюмы, но непременно повторяются фабулы, формулы и морали. Остальное лишь подробности и частности, и в данном случае они таковы:

Предприятие, основанное еще отцами-прародителями, где Ванька сызмальства пристроился и строил далеко идущие планы, на ранней еще его памяти попало в цепкие руки бюрократов и кадровиков старой школы, которые, дорвавшись до Олимпа, принялись потрошить и прихватывать все доступное и ничейное. Хотя подавалось все, как водится, под видом благостных перемен к наилучшему, давно назревших и структурно необходимых: дескать, жили мы недостойно и худо, зато теперь уж все осознали, признали, прозрели, наметили прорывные реформы, а как только поставим производство, тогда и заживем, как полагается в современном мире.

На первых порах работники не придавали серьезного значения переименованиям и перестановкам в высоких кабинетах: начальству виднее, как надо и куда двигаться. Они там люди ученые, солидные. Впрочем, в чем-то те не соврали, долгое время действительно приходилось крайне тяжко и неуютно: зарплату выдавали прямо выпускаемой продукцией, что привело