Сеймур». Попробую парочку. Хмм, приятный вкус. Я люблю вкус соевого фосфатидилсерина[79]. Съесть еще несколько?

Элегантная публика. Никакой рыбьей икры сегодня.

Так, на чем я остановился? Ох, да, точно. Я оставил подарок для мистера Вассерфинда в офисе. Моя секретарша, мисс Фейсворк, встретит меня с ним на вечеринке. Ключи от машины в сером кашемировом кардигане на второй вешалке в шкафу в холле. Помню день, когда я купил этот кардиган, шестнадцать лет назад. Вторник. На мне были бежевые слаксы и оксфордская рубашка на пуговицах от Sulka. Серые носки. Ботинки от Flagg Brothers. Обедал с Солом Кашфлоу, инвестором-ловкачом. Сол заказал палтуса с горошком в масле и нарезанную ломтиками картошку. Его напиток – белое вино, Bâtard-Montrachet 1964 года, которое, насколько я помню, было слегка фруктовым. Закончили лаймовым сорбетом и двумя мятными конфетками, или их было три? Забавно, он почти не прикоснулся к своей еде. Слишком взволнован, потому что «Объединенная вечная мерзлота» только что соединилась с компанией, разработавшей способ превращения стали в белену. Чтобы отпраздновать, я оплатил счет. Пятьдесят шесть долларов девяносто восемь центов. Оно того не стоило, поскольку мои лангустины были переварены. Наконец, на вечеринку к Вассерфиндам. Как раз вовремя. Все хорошо одеты. Льется шампанское. Искусный пианист. Avalon. Та же песня, что играла в ту ночь с Лилиан Уотерфаул в Виньярд Хейвен. Выскользнула из своего купального костюма. Обнаженная богиня. Сорвала мою одежду своими длинными ногтями. Наши два тела, напряженные от желания. Надвинулся на нее, как пантера. Почти достиг высшей точки страсти, когда мою ногу неожиданно свело судорогой.

Левая икра? Нет, правая. Издал пронзительный крик, спрыгнул с нее. Забегал по комнате, лицо искажено от боли. Что показалось ей таким чертовски забавным? Господи, женщина согнулась пополам от смеха. Обвинила меня в том, что я испортил момент. Неудачник, как она меня назвала, зануда. Немедленно побежала к телефону, чтобы поделиться историей с нашими друзьями. Пусть гниет со своим мужем-аферистом. Человек пытается спрятать шесть миллионов долларов мелкими купюрами в своем ботинке.

Вспоминается вечер у Хорнблоу. Не думал об этом пятнадцать лет. Смотрел, как Эффлювия Хорнблоу печет на своей кухне. В другой комнате Эйса Хорнблоу трещит со своими приятелями о «Рэд Сокс». В тот они день разделили двухматчевый поединок с «Тиграми», открыв счет, 6:2, затем оступаясь, 4:0. Слышал их голоса, старых добрых парней, спорящих о мячах и страйках. Наклонил ее над раковиной, чтобы раздвинуть языком ее пылающие губы. Внезапно галстук застрял в измельчителе. Выключатель заклинило, не мог освободиться. Вилка недоступна за холодильником. Продолжал биться головой о мраморный фартук. Вспомнил, как стал свидетелем рождения великой Крабовидной туманности. Бригада врачей. Увезли на скорой помощи. Две недели мог говорить только ритмичными куплетами, часто улыбался плюс каждые десять минут смазывал свое тело для заплыва в канале. Это был галстук от Hermès. Шестьдесят девять девяносто пять, и это было в то время.

Посмотри на миссис Вассерфинд, сидящую тут так элегантно. Черное платье от Armani, простой жемчуг и эти театральные серьги – две сушеные головы хиваро[80] со сшитыми губами. Наводит на мысль о моей бабушке. Всегда сидела там, играла в карты с дедушкой. Обыгрывала его не глядя. В конце концов он ослеп на один глаз, и она могла побеждать его только наполовину. Дедушка очень талантлив, потратил пятнадцать лет на перевод «Анны Карениной» на поросячью латынь[81]. Помню день, когда он потерял сознание, 8 июня, 6:16 вечера. Ошибочно признан мертвым и забальзамирован, несмотря на его явную способность танцевать и исполнять песню Rag Mop[82]. Бабушка продала дом и посвятила свою жизнь служению Богу. Подала заявку на причисление к лику святых, но ей отказали, потому что она не справилась с параллельной парковкой.

Почти достиг высшей точки страсти, когда мою ногу неожиданно свело судорогой.

Пианист играет You Made Me Love You. Помню, всегда слышал эту песню, когда мама была беременна мною. Папа пел ее своему отражению в зеркале днями напролет. Помню, как мама рожала меня в машине такси. На счетчике набежало четыреста восемьдесят. Таксистом был Исраэль Московиц. Разговорчивый. Называл свою жену толстой кастрюлей каши. Помню, что мои родители ожидали близнецов. Раздавлены, когда был только я один. Не могли с этим смириться. Первые пять лет одевали меня как близнецов. Две шапки, четыре башмака. По сей день они спрашивают о Честере.

Спасибо за чудесный вечер, миссис Вассерфинд. О, и имя, которое вы пытались вспомнить ранее, когда мы обсуждали жизнь Эмили Дикинсон, – это Бронко Нагурски[83]. Вышел отсюда как раз вовремя. «Черепные хлопья» начинают переставать действовать. И все же я без сомнения был звездой на вечеринке. Придумал сыр Гауда. Мыло из лавы. Угадал Лео Горси[84] и Жюльена Сореля[85]. Удалось дословно пересказать речи Демосфена. Вспомнил ресторан Schrafft’s на 57-й и 3-й. Напевал музыкальную тему Муси Пауэлл[86]. Угадал Менахема-Мендла Шнеерсона[87], «Сыновей пионеров». Кровавый джип. Итак, где я, черт возьми, припарковал свою машину?

Извините, никаких домашних животных

С того самого момента, как Демосфен вытащил камешки из своего рта, вскарабкался на трибуну в Афинах и завел толпу плебеев своим вдохновляющим красноречием, стало ясно, что слова, произнесенные с напором, обладают драматической силой, способной взволновать людей до глубины души. Стоит только представить Линкольна в Геттисберге, Уинстона Черчилля, сплотившего осажденных британцев под массированной бомбардировкой, Рузвельта, дерзко противостоящего самому страху, не говоря уже о том, что The Huffington Post назвал двадцатью словами, которые «возможно, являются самыми важными из сказанных Майли Сайрус».

По всей видимости, встреча прессы с эротически провокационной суперзвездой попала в список тем, касающихся страны, с точностью ракеты с тепловым наведением, и ее заявление, провозглашающее необузданную чувственную свободу, достойную Томаса Джефферсона или гражданина Тома Пейна[88], гласило следующее:

«Я готова буквально ко всему, что является добровольным и не включает в себя животных…»

Этот похотливый манифест, едва не граничащий с зоофилией, напомнил мне откровенные размышления другого знакомого мне вольнодумца, но здесь я должен отступить и позволить даме самой рассказать про весь этот зловещий сыр-бор.

Ох, ничего себе, жизнь – действительно непредсказуемая штука. Кто бы мог подумать, глядя на эти старые домашние фильмы, на которых маленькая Эмбер Грабник резвится на зеленых лугах со своим золотистым