Начальник ленинградских чекистов был приговорен к тюремному заключению сначала за халатность, но с началом больших репрессий по новому процессу в 1937 году расстрелян как участник крупного антисоветского заговора и соучастник убийства Кирова.

Мильда Драуле была арестована в декабре 1934 года, расстреляна 10 марта 1935 года. Вместе с Мильдой были репрессированы как «соучастники» и её родственники — сестра и её муж.

В день приезда Сталина в Ленинград глава НКВД Генрих Ягода перепугал актив ленинградских большевиков, ворвавшись в зал заседания впереди Сталина с обнаженным револьвером в вытянутой руке. В сентябре 1936 года Ягода был снят с поста наркома внутренних дел, в марте 1937 арестован, а 15 марта 1938 — расстрелян.

Его преемник Ежов стал одним из главных организаторов массовых репрессий 1937–1938 годов, также известных как «Большой террор». Сам период, на который пришёлся пик репрессий советского времени, получил название "ежовщина". В 1939 году он также был арестован, а спустя год расстрелян.

На посту наркома внутренних дел Ежова сменил Л. П. Берия, который, как известно, тоже плохо кончил.

Чай с вождем

Не все путешествия во времени (особенно в прошлое) я совершала, руководствуясь определенной программой. Были у меня и, так сказать, «частные» визиты, то есть те, которые я проводила по собственной инициативе. Таким оказался мой визит на родину Октябрьской революции в Питер.

И дело даже не в том, что за сотню лет, прошедших со времени ее свершения, образ революционера, беззаветного борца за свободу угнетенного пролетариата несколько утратил свою актуальность в связи с фактическим исчезновением пролетариев к 30-м годам XXI столетия.

Произошла девальвация самого понятия «революция».

Дело в том, что на рубеже XX и XXI веков стали модными книги американского теоретика «цветных революций» Джина Шарпа по методам ненасильственной борьбы с государствами.

Выпущенного из книжки Джина дьявольского джинна было уже не остановить.

Руководствуясь этими рекомендациями, страны Запада, прежде всего США, совершили множество государственных переворотов, которые называли и «оранжевыми», и «бархатными», но всегда «революциями».

Например, только на одной Украине (стране, образованной после распада СССР) в течение четверти века произошло от 3 до 5 (это как считать) таких «революций».

И чем более кровавой и разрушительной оказывалась очередная революция, тем сильнее деградировало государство, на территории которого она произошла, и больше страданий она приносила людям. В конце концов всем стало ясно, что ничего хорошего от революций (в кавычках они или без них) ждать не стоит. Но от частого употребления слово «революция» утратило свой романтический флер и в XXI веке стало больше ассоциироваться с несчастьем и горем.

Поэтому исправить ситуацию, сложившуюся к 17-у году XX столетия, не брался никто из будущих поколений. Речь могла идти только о возможно менее тяжелых последствиях для России. С этими благими пожеланиями я и отправилась в прошлое.

Был канун Хэллоуина, о котором Россия тогда еще не знала.

Октябрь в Петербурге (Петрограде) — один из худших месяцев году. Так было всегда, а в конце октября 1917 года в особенности. Возможно это мне показалось потому, что на улицах, и без того затянутых пеленой тумана, по ночам горели только редкие уличные фонари. С Финского залива дул резкий, пронизывающий ветер. С тусклого, серого неба непрестанно лил дождь. Размазанная тяжелыми сапогами, повсюду под ногами была скользкая и вязкая грязь.

Смольный институт, штаб революции, располагается на берегу Невы. У конечной остановки трамвая возвышаются купола Смольного монастыря, а рядом — огромный фасад Смольного института.

Революция захватила его и отдала рабочим и солдатским организациям. В нем больше ста огромных комнат, над уцелевшими эмалированными дощечками на дверях видны знаки новой жизни — грубо намалеванные плакаты с надписями: «ЦИК», «Фабричнозаводские комитеты», «Центральный армейский комитет» …

В длинных сводчатых коридорах, освещенных редкими электрическими лампочками допоздна толпятся бесчисленные солдаты и рабочие. По деревянным полам непрерывно и гулко, точно гром, стучат тяжелые сапоги.

А глубокой ночью длинные мрачные коридоры и залы кажутся пустынными. Громадное здание точно вымерло. Вдоль стен на полу спят люди. Взлохмаченные и немытые, они лежат в одиночку и группами, погруженные в тяжелый сон. На многих окровавленные повязки. Тут же рядом валяются винтовки и патронные ленты… Невероятно спертый воздух только раздражает горло, но не дает возможности вздохнуть полной грудью.

— Товарищ Ильин! Проснитесь, пожалуйста. Я Вам чай принесла, — вот уже несколько раз произношу я одни и те же слова, но лежащий на диване человек, только недовольно отмахивается, и ни в какую не желает просыпаться. Но у меня тоже нет иного выхода, кроме как попытаться поговорить с ним именно сейчас. С этим невысоким лысым человеком, устало свернувшимся на потертом кожаном диване и укрытым старым когда-то дорогим пальтецом. Ведь он — вождь пролетарской революции.

Кажется, еще совсем недавно я видела его лежащим в мавзолее. А сейчас он еще «живее всех живых» и совсем не хочет отзываться на мои робкие попытки пробудить его ото сна. Вот к каким парадоксам приводит меня перемещение во времени.

И почему-то у меня язык не поворачивается называть его привычным именем.

Наконец он просыпается, садится на диване, свесив ноги в несвежих, прохудившихся на больших пальцах носках и недовольно произносит:

— Какой чай, я не просил никакого чая, — а потом подозрительно косится на меня, наверно, думая: «А ты кто такая? Что-то я таких рослых дам в нашем штабе не замечал», — и почему Вы называете меня «Ильиным»? Это просто мой литературный псевдоним.

— Извините, товарищ Ильин, и… выпейте чаю. Такого в Вашем окружении сейчас днем с огнем не сыщешь! Да и не смотрите на меня с таким подозрением. Я действительно не из Вашего окружения. Больше того, я вообще не из Вашего времени, а из довольно отдаленного будущего… И фамилию Ильин я взяла из подписи на фотокопии первой страницы Вашей рукописи «Государство и революция».

— Послушайте, что Вы мне голову морочите. Я действительно написал такую работу, но ведь она еще даже не издана!

— Она будет издана в мае следующего, 18 года, здесь же в Петрограде, а Вы, вместе с Совнаркомом будете работать в Москве. Кстати, Вашу работу я прочла в 33-м томе Вашего Полного собрания сочинений.

— Кажется, я сейчас вызову охрану, и мы посмотрим из какого вы будущего! — мой собеседник начал не на шутку выходить из себя.

«Ну вот, и этот начал грубить в ответ на мои совершенно правдивые слова. Ох, уж эти мужчины!» — с некоторой грустью подумала я и принялась терпеливо