Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я помню, что сказала вам: в конце концов, выйдя замуж, еще в Америке я стала вести хозяйство таким образом: суетливый Скотт отправлял меня на поиски бутлегеров — везде, где мы только останавливались, — на поиски лучшей водки в округе. Найдя такую, он переставал смеяться по поводу ее качества. Я делала это от чистого сердца.
Является ли это доказательством моей искренней любви к нему?
Были ли его подобного рода просьбы доказательством любви ко мне?
* * *
Я сказала, что хочу вернуться домой, снова начать танцевать. Профессор Клод ответил:
— Возвращайтесь, дитя мое, я совершенно не препятствую вашему возвращению, и постарайтесь отдохнуть.
Неделю спустя у меня случился ужасный нервный срыв, когда я обнаружила Льюиса и Скотта в комнате — где же это было? В квартире на улице Перголезе? Или на улице Тильзит? В отеле «Георг V»? И мне пришлось опять колоть морфий. Три укола, чтобы успокоить меня. Профессор Клод настаивал, чтобы я покинула Мальмезон вопреки медицинским показаниям. Чтобы я сбежала. Конечно, Скотт поверил ему.
Дорога в Швейцарию все никак не заканчивается. Смертельное молчание в автомобиле. Мой свояк Ньюмен здесь же, он приехал из Брюсселя, чтобы убедить меня найти приют в сумасшедшем доме. Иногда мне кажется, что рядом со мной, на заднем сиденье «рено», находится моя сестра Розалинда. Ее улыбка светится в темноте. Ее единственный глаз подмигивает и посылает мне успокаивающие сигналы, будто друг, которому я доверяю. Я разорвала фотографию Любови, которую возила с собой четыре года подряд. Выбросила все свои пачки и набитый балетной обувью чемодан. Я причинила Любови много страданий, когда на следующий день явилась пьяная в студию и ругала всех на чем свет стоит.
Любовь умоляла:
— Тебе дадут роль первого плана в «Фоли-Бержер». Ты не должна отказываться, уходить именно теперь.
«Фоли-Бержер»! Ну и название! Нет, в моем безумии не будет никаких буколик, ничего очаровательного![14]Я знаю, что мои силы сгорают, что я подталкиваю себя к финалу, так и не достигнув совершенства, и что мое тело все больше становится отвратительным мне самой. Я растратила себя. Однако танец — это все, что у меня есть в этом мире.
…Если бы я только могла отправить хоть одно слово моему мужу, который счел возможным бросить меня здесь, отдав в руки несведущих людей! Мне сказали, что мой ребенок — негр… Что за безвкусный фарс!
Ф. С. Фицджеральд.
«Ночь нежна»
— Дорогая мадам Фицджеральд, вы хорошо перенесли лечение электрошоком. Налицо спокойное, стабильное состояние. Мы снова возвращаемся к сеансам вербальной терапии, понемногу уменьшим прием лекарств. Я попрошу вас ответить на вопросы, которые, конечно же, покажутся вам забавными. Тем не менее я прошу вас ответить на них как можно серьезнее.
— Я Зельда Сейр, родилась двадцать седьмого июля тысяча девятисотого года в… смотрите-ка, я больше не уверена где. Не помню ни города, ни штата. Это серьезно?
— Продолжайте, не беспокойтесь.
— Я супруга Фрэнсиса Скотта Кея Фицджеральда, отца моих детей.
— Ваших детей?
— Скотт хотел сына, а я, ей-богу, не имела ничего против этого. И вот я родила ему сына, красивого мальчика. Его зовут… Очень красивого… Я что, забыла имена вместе с названиями городов?.. Конечно, Монтгомери, его назвали Монтгомери. Монтгомери Эдуард Кей Фицджеральд. Мы с отцом называли его просто Монти. В акушерских щипцах доктора Лозанна он казался не больше мышонка. Розового и вялого.
— Зельда, вы принимали лекарство? Вы прячете у себя в комнате алкоголь?
— Что вы, доктор! Мой муж не имел ничего против аборта. Когда он узнал, то был только горячо «за». Ведь и правда неизвестно, был ли ребенок от него.
— Вы опять начинаете. Чтобы обвинить супруга, вы придумываете разные ситуации.
— Думайте что хотите. У меня был сын; однажды.
* * *
Кресло для иммобилизации такой маленькой девочки, как я, которая любит только танцевать, — не правда ли, это не совсем гуманно, Herr Doktor[15]?
Шомон засмеялся. Он француз и испытывает глубокую неприязнь к немцам. Только это нас с ним и объединяет.
* * *
1931, все еще Прангина
Уже скоро год, как я здесь, брошенная в этом заведении, в глубоко чуждой мне стране, на берегах такого мертвого озера, что хочется в нем утопиться. Чтобы чем-то занять время, я пишу. Я мараю тетради, где повсюду — воспоминания о Жозе, но мне плохо, я это чувствую. Я пишу сентиментально, как подросток, хотя давно вышла из этого возраста. Тогда как мне следовало бы писать о войне. Войне двух человек. Доктор Шомон сказал мне сегодня утром, что я ревнива. Я ответила пожатием плеч: мой муж может спать с тем, с кем хочет, кровать никогда не была местом нашего взаимопонимания.
Доктор качает головой:
— Нет, вы не поняли. Я сказал, что вы ревнуете к нему. Не к другой женщине. К нему самому.
Ревную к Скотту? Это очень забавно.
— Я не ревнива, — ответила я. — Я хотела бы быть такой, ребром из его груди, линиями руки. Представьте себе, я повидала свет. И единственный ребенок, которого я хотела, это он сам.
Доктор возразил:
— Мадам, вы лжете. Лжете себе самой. Светское общество — это ваш мир. Вы хотите вернуться туда и вернуть туда супруга. Это желание изводит вас, это безумное желание вновь обрести славу. — Он опустил глаза. — Вы не были замужем, юная дама. Вы просто подписали брачный контракт.
* * *
Я цинична? Была ли я такой в семнадцать? Возможно ли это?
Лучше бы мне было остаться в какой-нибудь хижине на берегу моря, на пляже Фрежюса или Жуана, где Скотт писал бы, а я танцевала или рисовала, где он писал бы день и ночь напролет, а я рисовала днем и танцевала бы ночью. Это была бы чудесная жизнь.
Ничто не важно. Поймите: ни печали, ни чужое тело, ни раны. Никогда никто не застанет врасплох ни наш экипаж, ни наших собак, ни наших лошадей. Мы танцуем. Мы собираем пенную зарю. Кто хочет украсть у меня это?
— Разделитесь, это все, что можно сделать.
— Но как мы будем жить?
— Как человеческие существа.
Хуан Рульфо. «Педро Парамо»
1932