проблеме проявили миграционисты. Они вообще не занимались вопросом о происхождении сказочных мотивов и сюжетов и лишь исследовали пути их распространения. Один из последователей финской школы, продолжавшей традиции миграционизма, — В. Андерсон касается мотива о младшем сыне-дурачке в полемике с А. Вессельским[93]. Андерсон утверждает, что мотив младшего сына-дурачка возник первоначально как составная часть одного сказочного сюжета (какого именно, Андерсон указать точно не может, он предполагает, что это типы 530 и 532 по системе Аарне, т. е. сказки о чудесном коне-помощнике), а затем попал в другие сказки в результате заимствования. Андерсон отрицает возможность самостоятельного зарождения этого мотива (как и любых других мотивов) у разных народов на определенной стадии общественного развития. Для этого мотив младшего кажется Андерсону «слишком сложным». В то же время он, по его мнению, не может составить содержание самостоятельной сказки, так как сам по себе «слишком мало интересен».

Андерсон далек от того, чтобы увидеть социальный смысл в мотиве младшего. Сама проблема представляется ему малозначительной.

Отрицая возможность самостоятельного зарождения этого мотива на известной стадии общественного развития, Андерсон утверждает, что идеализация младшего брата — случайная деталь случайного, единичного сюжета, где-то однажды возникшего. При этом ему даже не кажется особенно важным установить, в системе какого сюжета возник этот мотив. Именно мотив младшего сына Андерсон приводит как пример того, что простейшие мотивы не могут составить содержание самостоятельной сказки, что мотив не предшествует сюжету. Не говоря уже об ошибочности этого взгляда с методологической стороны, точка зрения Андерсона на мотив младшего опровергается рядом сказок о братьях (например, у банту и мальгашей в Африке), в которых сюжет сводится к рассказу о соперничестве или вражде старшего и младшего братьев.

Вопрос о причинах идеализации младшего был поднят впервые представителями так называемой антропологической школы.

А. Лэнг касался этой проблемы в ряде сочинений. Он указывает на минорат (привилегии младшего в наследственном праве), подробно описанный в 1882 г. Ч. Элтоном[94], как на бытовую основу идеализации младшего в сказке: «Высказывалась мысль, что успех младшего в волшебных сказках (Contes des fées) является следом идей, возникших в то время, когда право самого младшего (Jüngsten-Recht или Borough English) преобладало в вопросах наследования. Эти правила наследования показывают по меньшей мере любопытное совпадение между сказками, в которых младший всегда связан с очагом, и обычаем, по которому очаг достается самому младшему из детей…

Вместе с тем очевидно, что в соответствии с особенностями романического жанра примеры неудачных приключений необходимы, чтобы усилить впечатление от конечного успеха. Если бы повествование начиналось с неудач младшего сына, то старший был бы счастливым героем. Но это опрокинуло бы естественный закон, который требует, чтобы старший первым подвергся опасностям. Кроме того, детская аудитория, слушающая сказку кормилицы, расположена не в пользу большого, а в пользу маленького брата»[95].

Мысль Лэнга о минорате подробно разработана Мак-Каллоком[96]. Он, возможно, независимо от Лэнга опирается на работу Элтона и пересказывает в своей книге о младшем сыне фактические сведения о минорате, сообщенные Элтоном. Исследователь приводит также ряд сказочных сюжетов о торжествующем младшем сыне. Мак-Каллок попытался сделать широкий обзор сюжетов с позиций антропологической школы. По мнению этого типичного представителя антропологической школы в фольклористике, все сказанные мотивы — прямое отражение первобытных обычаев и поверий. Анимизм, тотемизм и магия породили «мотивы благодарных зверей», превращения людей в животных, в говорящие и неодушевленные предметы. Каннибализм отразился в сказках о ведьме-людоедке Бабе-яге, а древний обычай наследования — в сказках о преуспевающем младшем сыне.

Несомненно, связь между миноратом и идеализацией младшего в сказке существует, но представители антропологической школы прямолинейно выводят сказочный юниорат из наследственного права вообще и из минората в частности. Сказочный юниорат они сводят к пережитку древнего наследственного обычая. С точки зрения этой концепции остается непонятным, во-первых, почему минорат отразился в сказке, а майорат (предпочтение, оказываемое старшему сыну при разделе наследства) не отразился, и, во-вторых, почему мотив младшего сохранился в сказке после того, как обычай минората пришел в упадок.

Изучение мировой сказки опровергает прямолинейный тезис антропологистов. Сказки о младшем сыне, преуспевающем и торжествующем над старшими братьями, отсутствуют в фольклоре некоторых культурно отсталых народов, у которых сохранился минорат (например, у тибето-бирманских горных племен нага), и очень широко распространены у ряда народов, или совсем забывших о минорате (в Китае), или почти забывших о нем (у славян, германских народов).

Антропологическая школа прямолинейно выводит идеализацию младшего брата из древних обычаев и «примитивной психологии». Общественная природа минората не объяснена буржуазной этнографией. Поэтому неизвестно, какова связь между миноратом и сказочным юниоратом.

Объясняя сказочную идеализацию минората пережитком древнего обычая, антропологическая школа не смогла определить общественную функцию сказочного юниората.

Для анализа народно-поэтических памятников антропологисты применяли только этнографические методы, не учитывая того, что действительность отражается в искусстве специфически. Художественное отображение социальной действительности — очень сложный процесс, включающий не только отображение фактов, но и их интерпретацию и оценку с общественной, нравственной и эстетической точки зрения. Идеализация младшего сына в сказке — не только «продолжение» минората в сфере искусства, но и реакция на минорат и майорат, на всю сложную ситуацию, в которой они возникают.

Осознавая недостаточность «этнографического» объяснения идеализации младшего в сказке, Лэнг «дополняет» его наивным психологическим соображением о том, что сказки рассказываются детям и отвечают их чувствам[97] (хотя знает, что сказки первоначально рассказывались не для детей). Он связывает идеализацию младшего с тем, что младший совершает подвиг последним, а последняя попытка должна быть счастливой. Этот тезис только подчеркивает беспомощность антропологистов в эстетическом анализе.

В 1910–1920 годах популярность антропологической школы в буржуазной европейской фольклористике падает. Еще И. Джекобс, занимавшийся вопросами минората, протестовал против механического перенесения минората из сферы древнего права в область фольклора. Он был убежден, что выбор младшего сына героем объясняется «художественными причинами». В XX в. в буржуазной фольклористике появляются работы, объясняющие фольклорные явления чисто эстетически, причем эстетическое мыслилось в них как формально поэтическое.

Датский ученый А. Ольрик в статье «Эпические законы народной поэзии»[98] перечисляет без объяснения генезиса ряд «законов», считая их присущими самой художественной форме и, видимо, не нуждающимися в социальной мотивировке: «закон введения» и «финала» (в начале и в конце сказки нет живого действия), «закон повторений», «закон троичности», «закон сценической двойственности» (борьба двух главных антагонистов), закон противоположности (персонажи характеризуются полярными чертами: старый и молодой, добрый и злой и т. п.), закон «близнецов», согласно которому два персонажа выступают в одной роли (Гензель и Гретель), «закон значимости последнего», «закон единого фабульного действия», «закон концентрации