массивному серебряному перстню с овальным камнем густо-синего цвета, но почему-то тронуть его я не осмелилась. Что-то такое неприятное излучалось в пространство от этих безусловно красивых вещей. Красивых и в большинстве своем не новодельных явно. Мне вдруг подумалось, за какие такие услуги они были взяты в уплату? Хотелось бы убедить себя, что, скажем, за исцеление или там за нахождение чего-то потерянного, то есть за добрые дела, но вот то, что я успела уже узнать о мире подлунных, так обмануться не позволяло. Не платят в этой жизни за добрые дела и честную добросовестную службу столь щедро, ох не платят. А трофеи? Уже понимая, что за нравы царят среди нечисти и нелюдей, вряд ли их прежние владельцы выжили после их отъема. Так что… ну как-то “фу“ прямо.

– Закрывай! – велела домовому, махнув рукой, и обратила свой взгляд опять же к залежам купюр.

– Деньги не пахнут, – прошептала себе под нос, представляя, как набиваю этими пачками свою спортивную сумку и вызываю такси, что сию же минуту увезет меня домой, не дожидаясь утра и ведьмака. А там я вытряхиваю содержимое баула под обалдевшими взглядами мамули и Ленки.

И прощай, долбаная коммуналка, мамины кредиты и пахота до неразгибающейся спины в чертовых теплицах. Я им квартиру в городе купила бы! Большую, чтобы и бабулю с ее котами забрать, и Ленкиного Гуся. И чтобы большой балкон или там лоджия, нравится маме возиться с зеленухой – пусть там ее разводит, чисто для красоты и удовольствия. Хватит, напахалась! Совсем же себя забыла-забросила, пока нас с сестрой поднимала. В городе как поведу ее по салонам красоты и стоматологам, сделаем из моей роднули снова красавицу, да такую, чтобы отец в своих Штатах все локти себе изгрыз. И мужчину ей нормального, глядишь, тут найдем, в нашей-то мухосрани ее ровесники неженатые одно алкашье. А еще Ленку поведу к самым лучшим специалистам. Вдруг есть все же возможность излечить ее глухоту. А если нет, то аппарат ей такой купим, самый-пресамый новейший, а еще…

– Хозяйка! – негромко окликнул меня, уже воспарившую в своих мечтах и планах внезапно разбогатевшего человека, Никифор. – Валандай твой глуподырый чай уже вечерять-то собрал.

– А? – я очнулась, моргнула пару раз, осмотрев свое неожиданное состояние, и пошла на выход, так ничего и не тронув.

Я сначала завтра у Данилы спрошу, можно ли хватать это добро Рогнеды с наскоку, а то мало ли. Вон бабуля нам с Ленкой строго настрого запрещала даже монетки на улице потерянные подбирать, особенно на перекрестках, а бумажные деньги так тем более.

– У-у-уф-ф-ф, вкусно то как! – простонала, откидываясь с полным животом на спинку стула. – Эх, Алька, ты просто мастер кулинарного искусства. Будешь так все время кормить – я разжирею.

– Так то ж к добру, хозяйка, – мигом раскраснелся польщенный слуга. – Костями ходить греметь не будешь… Ой!

Он вжал голову в плечи, шмыгнул в угол и там весь скукожился, задрожав.

– Не серчай, хозяйка! Не хотел я обидных слов тебе…

Его перебил громкий звук оповещения о сообщении.

– Алька, я не обиделась, угомонись, – махнула я слуге рукой и взяла гаджет.

Написать мне могли только мама и… Егор. Только зачем бы ему, но однако же…

“Люда, завтра в одиннадцать я за тобой заеду. Будь готова.”

Что, блин?

“Другие планы. Уезжаю” – быстренько отстучала я, почувствовав внезапное возвращение недавней злости и утомления. Будто одно напоминание о Волхове возбудило тот странный голод моей новой натуры.

“Отложи. Так надо.”

Да какого черта вообще!

“Почему?”

“Надо, Люда. Пожалуйста.”

“Кому?”

“Мне. Тебе.”

Меня прямо-таки подмывало взять и набрать его и наорать. Послать и велеть не писать и не звонить мне. Но не дура ли я тогда буду? Точно как те истерички, над которыми мужики прикалываются. Так и услышала Волховское “Ты все еще совершенно не научилась управлять своими эмоциями, Людмила”. И так горько стало, в сто раз горше, чем даже тогда, когда он меня из машины высадил, дав четко понять, что между нами все кончено. Ну и какие тогда теперь “ Мне-Тебе”? Но я, конечно же, не позвонила. И не написала “Отвали”. Не отказалась от встречи. Вот что я за слабовольное создание, точно же знаю, что надо так сделать, надо, а не делаю.

Продолжала злиться и пока пила чай, и забравшись в ванну. И на себя, и на Егора, и на свой дурацкий характер, и на гадское нечто, зашевелившееся внутри, так похожее на… надежду.

На что, блин?!

Это его “Мне-Тебе” сто процентов ведь не касается чего-то личного, того, что и поднимает во мне эту смуту. Наверное, что-то по делу. Разбирательство по факту гибели аж целого шефа спецотдела и самоубийства одновременно его же сотрудницы наверняка началось нешуточное, так что вполне может быть, что меня ждет или допрос, или инструктаж какой-нибудь от Егора. Или вовсе прямой наезд с его стороны с обвинением в причастности к смерти Гарпии. Хотя вряд ли. Считал бы так – приехал бы сразу лично, чего встречи назначать, да еще в форме настойчивой, но просьбы, а не приказа. Или это хитрость такая, чтобы и из дома меня выманить, и не дать сбежать? Здравствуй-здравствуй, паранойя!

В ванне я засиживаться не стала, все равно толком не расслабляло. Вода утешающе льнула как-то по особенному к коже, журча едва уловимо в ушах неразборчиво-нежно, но не помогало. Что, физические раны лечить куда как легче, чем душевные? Но откуда рана, Люда? Ведь и не было толком ничего, не было. Ничего не было, а болит же что-то. Вот так же полегчало уже, стоило под крышу дома своего вернуться, так на тебе, майор этот…

– Алька, а у нас вино еще имеется? – спросила слугу, что наверняка трется под дверью, накидывая банный халат, и резко обернулась на тихий скребущий звук позади. – А-а-а-а-а!

За окном, выходившим на сплошные крыши окружающих домов, темнел чей-то силуэт. Причем он буквально парил там в воздухе, ибо стоять там было не на чем на таком расстоянии от стекла. С перепугу я отшатнулась и ударилась бы лопатками о дверь за спиной, но ее как