она берет один листок, стараясь не смотреть, чтó там написано, чтобы сохранить тайну. Порой все же какие-то слова бросаются в глаза — perhaps, heaven, daffodil[16] — но чаще всего, закрыв глаза, она подносит листок к лицу и нюхает с таким наслаждением, с каким вдыхает аромат маминых духов, заточенных во флаконе.

Сегодняшнее стихотворение источает запах корицы. Она аккуратно вкладывает его между другими, пахнущими мукой, сахаром, мускатным орехом. Поскольку Мейбел никогда не имела склонности к кулинарии, Милисента выпекает пирог впервые.

Потом она направляет калейдоскоп на клочок бумаги со стихами Эмили. Появляется белая звезда с шестью ровными лучами, это снежинка. Милисента медленно поворачивает калейдоскоп, и начинают проявляться какие-то очень тонкие линии, половинки букв, четвертинки музыкальных значков, разбросанные в беспорядке тире, которые вместе образуют новый алфавит. Стихотворение написано на придуманном языке, который без конца меняется под ее пальцами, этот язык каждый раз новый, но при этом совсем не чужой.

~

Порой в лесу она теряет интерес к деревьям-гигантам, подпирающим ветвями небо, и во весь рост растягивается на земле, высматривая земляных червячков, жуков, муравьев — это ее любимцы. Отыскав муравейник, она устраивается рядом и внимательно наблюдает за перемещениями рабочих муравьишек, которые ползут туда-сюда, вытягиваясь черной, блестящей на солнце лентой. Некоторые несут обрывки листьев, другие — дохлых насекомых, зернышки, кусочки грибов. Муравьи один за другим исчезают в какой-то щели в земле, и тут же другие появляются в отверстии рядом. Другие? Или это те же самые так и ходят по замкнутому кругу? — задается вопросом Милисента. Но тогда сколько всего насекомых может поместиться в муравейнике? интересно, это бесконечное число? сколько новых муравьев появляется каждую секунду? они все такие же разные, как снежинки в туче?

На низкую ветку уселась птица и разглядывает Милисенту. Она похожа на вырезанного из белой бумаги голубя. Девочка осторожно подходит, стараясь не вспугнуть птицу, а та вовсе не боится, не шевелясь, рассматривает гостью. Милисента смотрит на трепещущий от легкого ветра пушок, похожий на мелкий снег. У птицы красные лапы и клюв, черный блестящий глаз, обрамленный тонким колечком такого же розового цвета, как веки у девочки. Оперение без единого пятнышка.

Два создания стоят, соединившись взглядами, как мостом, и вот птица расправляет крылья и взлетает. И частица Милисенты, ее тайная, безмолвная частица исчезает вслед за ней. Эта частица умеет летать.

За проведенные в неподвижности часы она в совершенстве овладела мастерством видеть и ощущать важные мелочи: шелест листьев, что выдает присутствие полосатого бурундука, почти незаметную в дупле дуба уснувшую сову, мерцающий в высокой траве золотистый бутон, пепельно-серую гусеницу, качающуюся, как маятник, между небом и землей.

И уже вернувшись домой — это сильнее ее, — Милисента продолжает видеть то, что ускользает от взглядов других: стопку счетов на кухонном столе, маленькую дырочку на обоях в столовой, вспыхнувшие щеки матери, когда она слышит имя мистера Дикинсона.

~

Как-то утром Милисенте приходит в голову мысль сделать книгу с цветами.

Она отбирает их в лесу с особой тщательностью. И в саду, и на клумбах миссис Хансель, куда она пробирается, когда соседка выходит из дома. Милисента возвращается с полной сумкой растений и начинает их раскладывать между страницами энциклопедии. Она терпеливо отсчитывает дни и недели, наконец достает их, засушенные, похожие на фигурки с зазубренными краями. Потом расклеивает их пучками или подбирая по семействам, как в настоящих гербариях, которые она просматривала. Но если там пылают желтые, розовые, сиреневые создания, то на страницах гербария Милисенты распускаются только белые цветы — космеи, ромашки, немезии. Ведь только они похожи на снежинки.

Несколько месяцев назад мы купили участок земли размером с небольшой лесок на склоне горы в Контон-де-Д’Эст[17]. Сейчас там нет ничего: какие-то остовы старых машин пятидесятых-шестидесятых годов, покрытые мхом развалины каменных стен, положенных вручную, скорее всего, когда-то там отстаивали воду, собранную из нескольких ручьев (всего на участке их четыре). До начала сороковых годов эти земли возделывали; однажды ночью постройки фермы сгорели и так и не были восстановлены, с тех пор земля заброшена. Среди заполонившего участок леса — два десятка одичавших яблоневых деревьев с искривленными ветками. Чуть дальше остатки каменных построек, вероятно, это был дом.

С плоскогорья — того, где находится сад, — через просветы деревьев виднеется синяя гладь озера Бром, чуть дальше — горы. Сейчас здесь нет никакого жилища, ни одной деревни, ни дорог, ни электрических проводов. Сейчас — это 1890 год.

~

Издавна считалось, что слово forêt (лес) имеет далекие германские корни, оно происходит от fоrist, что означает «ель», а его, в свою очередь, можно привязать к римскому форуму (forum), но все же, скорее всего, это слово происходит от латинского foris, что означает «снаружи, вне». В сказках лес — это полное опасностей место, в котором теряются ведомые любопытством дети. Понятие «лес» противоположно понятию «дом».

Фамилия моего отца, полученная им при рождении, — искаженное Forestier. Forestis — то, что находится «вне», буквально «за пределами огороженного места». А в итальянском слово forestiero означает также «иностранец», «человек, пришедший из другого места или живущий в другом месте», во всяком случае, нечто вроде дикаря. А слово дикарь (sauvage) берет свое начало, если можно так выразиться, от другой формы леса, «сельвы» (sylva). Дикарь — это тот, кто живет в лесу, лесник (forestier) — тот, кто живет в дикости.

~

Некоторые деревья мечтают стать кораблем, сабо, колыбелью, домом, качелями, марионеткой, флейтой, роялем. Из деревьев можно делать все — даже книги. Библиотеки — тоже леса. Открыть книгу — значит оказаться «вне» (вне меня, вне окружающего мира) и в то же самое время ближе всего к людям и их тайнам, благодаря чуду этого иного мира, вымышленного или спасенного из тенет времени.

~

Дерево, падающее в лесу в одиночестве, падает молча. Но что происходит, когда кто-то падает в лесу, а услышать его некому? Он ранен? А потом поднимется? Он мертв?

Как бы то ни было, единственно верный вопрос, который никогда никто не задает, звучит так: что происходит, когда не дерево, а целые леса, немые леса, падают внутри нас самих? Когда огромные пласты нашей жизни обрушиваются, исчезают, отмирают, а на поверхности ничего — ни вскрика, ни ряби. Может, они роют такую глубокую яму, что она в конце концов поглотит нас, как черные дыры всасывают все, что оказывается в их досягаемости, подпитывая свое небытие даже светом звезд?

То, что не умирает

Океаны

Страны

Огонь