матери и отправлялся на второй этаж объяснять заурядной девочке в белом платьице, как правильно ставить мизинец на квинту, чтобы добиться чистой ноты соль.

~

Если бы Милисенту спросили, что она больше всего любит, она бы ответила: книги, рыб, луну, отца, возможно, именно в таком порядке. И наверное, упрекнула бы себя за то, что не назвала Мейбел.

Ближе к вечеру Лавиния останавливается возле сарая, приоткрывает дверь, осторожно заходит, втягивая ноздрями запах скошенного сена. Оборачивается, словно желая убедиться, что никто за ней не следит. Внезапно она замечает, что на соломен-ной подстилке что-то блестит. Наклоняется и среди золотистых стеблей видит серебряный медальон с профилем Богородицы. Иголка в стоге сена. Лавиния вертит в руках это дешевое, ничем не примечательное украшение, каких производят сотнями, если не тысячами. Она так сильно сжимает медальон в руке, что в кожу впечатывается его форма: розовый овал на ладони, словно свежий рубец. Поначалу она собирается вложить медальон в конверт и отправить по почте, но ноги сами несут ее к дому Жоржины Вилсон, которая весьма удивлена появлению соседки.

— Лавиния! Какая неожиданность! Так редко получается тебя видеть. Ты на благотворительную ярмарку?

— Нет, я ищу Холдена. Я тут кое-что нашла, вот, пришла ему вернуть.

— Сейчас схожу за ним.

— Не стоит беспокоиться, я сама поднимусь.

— Не думаю, что это удобно, — отвечает Жоржина, посмеиваясь: они обе давно уже вышли из того возраста, когда добродетель может кого-то беспокоить.

Лавиния поднимается по лестнице, на каждой ступеньке задавая себе вопрос, что же она делает, но с каждой ступенькой внутренний голос звучит все глуше. Она осторожно стучит в дверь, он открывает и молча на нее смотрит. Он кажется выше, чем в воспоминаниях, более загорелый и еще более светловолосый.

— Я нашла в соломе медальон, — говорит Лавиния.

Холден протягивает раскрытую ладонь, и она вкладывает в нее лик Мадонны. Он благодарит ее кивком головы и осторожно прикрывает дверь. И тут Лавиния слышит свой голос:

— Может, зайдете выпить чаю?

~

В центре маленького круглого стола на кухне она поставила букет фиалок, набросила на шею новый кружевной воротничок, с особенной тщательностью причесалась, кончиком указательного пальца нанесла в ямочку между ключицами немного ванили. Она впервые приглашает в дом молодого человека и робеет так, будто ему предстоит сейчас шокировать родителей, терпеть шуточки Остина, вынести строгий экзамен Эмили. Как будто время пошло вспять, если так будет и дальше, она вновь станет маленькой восьмилетней Лавинией с косами «корзиночкой», с выпавшим передним зубом.

Холден тоже принес фиалки, и она кое-как засунула их в маленькую вазу вместе со своими, получился эдакий растрепанный сиреневый шар. Они неловко садятся, она отмеряет нужное количество чайных листьев, наливает горячей воды, предлагает молоко, сахар, они пьют маленькими аккуратными глотками. По крайней мере, лимонный кекс получился замечательным.

Лавиния откашливается и спрашивает:

— Скажи, откуда ты приехал? Долго собираешься оставаться в Амхерсте? У тебя есть братья и сестры? И потом:

— Холден — это имя или фамилия?

Хотя Остин и Мейбел соседи, они пишут друг другу по десять-двадцать писем в неделю, эти письма возводят между двумя домами прочный бумажный мост, который Сьюзен мечтает предать огню. Письма необходимы Мейбел, как воздух и вода. Если бы не они, она, вероятно, переставала бы верить в любовь Остина, стоило тому только скрыться из вида. Эти десять, сто, тысяча листочков в ее руках и есть ее любовник.

Сидя после обеда в кресле парикмахера, она наспех записывает слова, которые прошепчет ему вечером, когда они увидятся: Мой дорогой, любимый — мой король — мой властелин — мой нежный супруг, и ей доставляет удовольствие представить, как его рука выводит в ответ: Моя дорогая и любимая, моя королева, моя владычица, моя нежная супруга…

Ей нужны обе эти любови, любовь законного супруга и любовника. Они дополняют друг друга, они необходимы одна другой, они дарят ей пьянящее ощущение жизни и вовлеченности в другую жизнь, более того: она рада, что ей не суждено замкнуться в одной-единственной жизни. Она не призналась бы в этом ни Дэвиду, ни Остину, но порой ловит себя на мысли: жаль, что ее любовник не видит, как она прекрасна в объятиях мужа.

Запрокинув голову, Дэвид смотрит в небо. Он мог бы с закрытыми глазами назвать звезды, образующие знакомые фигуры, Большую и Малую Медведицы, Возничий, Волопас. Этим вечером самый яркий свет исходит не от Венеры, а из окна красного дома, куда вошла Мейбел, а за ней через несколько минут мистер Дикинсон, — он их видел. Его урок в колледже в последнюю минуту отменили, домой он не торопился и все равно пришел слишком рано. Он стоит перед собственным домом, словно гость, которого выставили за дверь.

Ему известно о визитах Остина к Мейбел, о его подарках супруге, о письмах, которыми они постоянно обмениваются, хотя каждый день находят повод повидаться. Это не доставляет ему удовольствия. Конечно, будь его воля, он бы что-нибудь предпринял. Но это делает Мейбел счастливой, а она так прекрасна, когда улыбается, что он не решается ее бранить.

~

Каждый вечер при свете свечи Дэвид разыгрывает для дочери представление китайского театра теней, где птицы превращаются в слонов, а те, в свою очередь, в пальмы, а потом пальмы, став кроликами, вприпрыжку убегают. Она смотрит на стену зачарованная магией, которую отец порождает буквально из ничего: свет и его десять пальцев.

Однажды после спектакля он загадывает ей загадку:

— Представь, ты можешь меня увидеть глазами или почуять носом, но не можешь дотронуться. У меня одного в этом мире нет тени. Так кто же я?

Надолго задумавшись, она пытается догадаться:

— Другая тень?

Он смеется.

— Хорошая попытка. Но разве ты можешь почуять тень?

Раздосадованная, она вынуждена признать, что нет. Делает еще одну попытку:

— Стрелка на часах?

— Нет.

Опять молчание и новая попытка:

— Море?

— Нет, но ты уже ближе, чем тебе кажется. Подумай до завтрашнего вечера. Если до той поры не догадаешься, я тебе покажу.

Она сразу же засыпает, в ее снах летают все: слоны, легкие, словно перышки, голуби и все эти существа, не обладающие плотью, только тенью. Весь следующий день она подстерегает собственную тень, словно желая захватить ее врасплох, заставить открыть свою тайну. Но тщетно. Молчаливая тень стелется возле ее ног и только в полдень совсем исчезает.

Вечером, когда отец снова задает ей эту же загадку, Милисента признается: «сдаюсь». Дэвид достает из кармана спичечный коробок, чиркает спичкой, но не зажигает свечу, источник света, а