Вы знаете, что название – «МетрОполь», с ударением на «о» – это была идея Василия Аксенова: все великие свершения в литературе происходят здесь, в метрополии, откуда само название, а не на Западе, где тогда издавался замечательный журнал «Континент» Владимиром Максимовым. Мы хотели противопоставить этому изданию отечественную почву и сказать: несмотря ни на что, это должно произойти на этой земле. Сам альманах, участие писателей в нем было продиктовано тем, что они хотели сказать правду о жизни. Писатели социалистического реализма так называемого писали о том, какой она могла бы быть. Но это не была правда. А правда была, как мы называем не совсем литературным словом, в чернухе жизни, в черноте жизни, то есть в том, какой жизнь была на самом деле. И писатели без этой правды не могли жить. Кончалось творчество. Цензура была неумолимая в то время. Это первый неподцензурный альманах в русской литературе. В нем не было ничего антисоветского, он был просто неподцензурный. И поэтому приглашали туда людей запросто. Здесь, в ЦДЛ, подходили к кому-то и говорили: «Старик, ты не можешь дать что-нибудь в наш альманах?» Это делалось на виду у всех, здесь не было секрета.

Участники альманаха «Метро́поль» в мастерской Б. Мессерера

Битов в числе очень немногих стал членом редколлегии журнала. Василий Аксенов первый, конечно, и Битов, и Фазиль Искандер, Женя Попов, Виктор Ерофеев – это те люди, которые были в редколлегии. А уже среди участников были и Белла Ахмадулина, и Володя Высоцкий (впервые в жизни), и Семен Израилевич Липкин, и Инна Лиснянская, и другие. Оказалось, что это и есть лучшие люди, кто не мог не говорить правду. И в этой напряженной литературной жизни, которую проживал Андрей, мы встречались у меня в мастерской, на даче в Переделкине. Все участники альманаха приходили туда и многие, кто примыкал к нам. Это были незабываемые минуты истории, и, несмотря на грядущую расправу, все были чрезвычайно веселы и открыты к добру, друг к другу, потому что все выступали с чистой совестью. Это было главное для литераторов – обладать чистой совестью. Дело, которому они служили, было благородное изначально.

‹…›

Были бесконечные поездки за границу, общение с Битовым, непрестанное, дружеское. Меня восхищала жесткость его позиции во многих вопросах и вместе с тем радость открывания талантов, новых идей, новых далей. Кроме крупных форм, я помню все его блистательные эссе. Он особенно хорош был в этих эссе, где в потрясающей форме, парадоксальной и уникальной по писательскому дару, говорил о предмете своего исследования. Он писал замечательные предисловия, всегда с точными характеристиками, удивительные совершенно. Люди бывали счастливы, когда Битов писал о них что-то.

Андрей в моем сознании занимает главенствующее место. Я всегда видел, какими художественными средствами он владел и как он невероятно оригинально и вместе с тем принципиально оценивал то, что видел.

Неоднократно следя за мыслью Андрея Битова в различных жизненных ситуациях, и особенно в тех случаях, когда он сосредотачивался на предметах, его интересующих и волнующих, я не мог не восхищаться емкими и четкими формулировками, в которые Андрей заключал свои наблюдения.

Актриса Людмила Хмельницкая, Андрей Битов в гостях у Бориса Мессерера. Переделкино

Но, не в пример вышесказанному, жизнь предлагала ему неожиданные случаи, когда приходилось выражать чувства спонтанно и непосредственно, тем самым выявляя самую суть себя самого, совершенно прелестную своей непосредственностью.

Так, я вспоминаю случай, когда Андрей попросил Беллу Ахмадулину и меня прийти на его вечер (съемки передачи «Линия жизни»), сказав при этом, что машина от телевидения приедет за нами в семь часов и надо быть готовыми к этому времени. Помню, что мы настроились довольно торжественно и в означенное время приготовились к поездке. Начались томительные минуты ожидания. Машины не было. Конечно, я мог перезвонить Битову и узнать у него, почему машина не едет и как нам быть в таком случае. Но я не хотел этого делать, потому что логика вещей говорила, что инициатива должна принадлежать Андрею: он является ответственным за вечер и свое предложение. Мы нервничали и томились. Прошел час. Машины по-прежнему не было. Я не выдержал и позвонил. К моему удивлению, Андрей оказался дома. Его ответ был величествен и совершенно в духе Битова: «Может, это дело рассосется как-нибудь!» Он говорил так о своем вечере, на котором должен был выступать! Через полчаса мы уже ехали на телевидение вместе с Андреем.

* * *

Вспоминается такой случай.

Как-то раз мы ехали вместе с Андреем Битовым в одном купе «Красной стрелы» из Ленинграда в Москву. Мы были перевозбуждены близким и непрерывным общением в течение всей поездки, бесконечно разговаривали друг с другом и легли спать где-то в середине ночи. Кроме того, мы все время выпивали и, конечно, к моменту приезда в Москву головы у нас были тяжелые. Выйдя из поезда, мы побрели в направлении дома, в котором жил Битов. Он находился в начале Красносельской улицы, рядом с вокзалом. С трудом преодолев это расстояние, мы поднялись на лифте и вошли в квартиру Андрея. Желание выпить пива превосходило прочие желания. Но в этот момент жестокая мысль пронзила мое сознание! Я вспомнил, что забыл в вагоне ценную рукопись – пьесу, над которой я тогда работал, написанную в одном экземпляре. Меня охватило смятение. И я сказал Андрею, что не смогу воспользоваться его гостеприимством, поскольку мне необходимо бежать обратно на вокзал, чтобы найти рукопись. Реакция Битова была мгновенной – он ответил: «Я пойду с тобой!» Невозможно описать чувство радости, овладевшее мной. Дружеское участие Битова окрылило меня в тяжелую минуту. И мы побрели на вокзал.

Выйдя на перрон, мы не увидели поезда, на котором приехали в Москву. После коротких расспросов стало ясно, что состав нужно искать на запасных путях какой-то станции недалеко от Москвы. Нам посоветовали добраться туда на электричке. И вот мы уже едем в неведомом направлении. За окнами мелькают составы, светофоры, полустанки, придорожные строения. Наконец заветная остановка. Мы вышли, и нашим глазам открылись бесконечные подъездные пути со стоящими на них поездами. Сойдя с перрона, мы стали пробираться под брюхами вагонов, перешагивая буераки, стрелки и запасные пути. На кочковатой земле между путями валялись искореженные железки, банки из-под пива, пустые тарные ящики. Пройдя около километра трудной дороги, мы обнаружили красно-коричневый состав, напоминавший по цвету «Красную стрелу». Мы пошли вдоль него, читая номера вагонов, и остановились у вагона, в котором приехали. Я постучал по его днищу найденным кирпичом в надежде, что кто-нибудь услышит. Действительно, открылась дверца, и на большой высоте вагона появилась наша проводница, которая, казалось, была совсем не удивлена нашим появлением. Она ушла куда-то в глубь вагона и вновь показалась с рукописью в руке. Счастью моему не было предела!