* * *

Распространение новых (вновь созданных) произведений на ленточных носителях оказало обратное воздействие и на способы усвоения классической культуры. Перевод классического наследия на ленточные носители прошел в полном соответствии с теорией Маклюэна: особенности новой медиа-среды изменили облик нетленных ценностей. Не чтобы уж до неузнаваемости, но по крайней мере так, что для внешнего наблюдателя стали вполне возможны обознатушки.

Ценность из сферы символического, отправляемая в подвеску, может быть создана самим отправителем, однако это необязательно. Допустим, что отправитель очарован чем-то помимо собственного творчества – такое возможно, и, к счастью, нестяжательская культурная революция эту возможность упрочила. Тогда предмет твоей очарованности можно передать дальше по эстафете, снабдив свое послание привычной уже желтой ленточкой и проделав определенную редакционно-издательскую работу, правила которой тоже уже устоялись и стали общепризнанными. Вот как сформулировала их содержательную сторону Ирина Бутоева:

«Редко какая книжка нравится целиком, от начала и до конца. Всегда есть любимые страницы – в них заключено то, что тебя задело, и именно этим ты хочешь поделиться. Зачем тогда понапрасну грузить другого – вырви то, что тебе понравилось, и подвесь. Или перепиши, набери на компьютере – тогда можно изменить кое-что, чтобы было совсем так, как тебе хотелось».

Сегодня именно таким образом культурное наследие и поступает в подвеску. Чтобы очистить духовный продукт от наслоений собственности, от родимого пятна буржуазности, достаточно применить элементарные очистительные обряды (поскольку главный «обряд», сама подвеска, уже предполагается). Подобно тому как с вещей смывается их товарная форма, то есть необходимость платить хотя бы персонально адресованной признательностью, с ленточных носителей «смывается» имя автора. Если книга, точнее говоря, ее текст подвешивается целиком, обложка отрывается заранее и выбрасывается. Никаких прямых директив на этот счет, конечно, нет, но получается, что осуществляющий подвеску должен так или иначе позаботиться об уничтожении следов персональной атрибуции произведений, подобно тому как врач должен позаботиться о дезинфекции своих инструментов.

Достигнутая сегодня самоочевидность очистительного обряда, совершаемого над ценностями из круга символического, отправляемыми в подвеску, является едва ли не главным поводом для обвинения новых племен в вандализме. Язвительная критика со стороны стражей духовности и состоящих на службе интеллектуалов не смолкает и по сей день. Даже авторы, во многих других отношениях сочувственно относящиеся к дезертирам с Острова Сокровищ, «не понимают», как можно допускать подобное варварство. Зато критикуемые прекрасно понимают своих критиков. Им есть на что сослаться. Даже сам Карл Маркс, великий теоретик обобществления и сторонник решительной экспроприации собственников, с поразительной наивностью пишет в предисловии к «Капиталу»: «Кстати сказать, если Ф.Лассаль все общие теоретические положения своих экономических работ, например об историческом характере капитала, о связи между производственными отношениями и способами производства, заимствует из моих сочинений почти буквально, и притом без указания источника, то это объясняется, понятно, соображениями пропаганды».

Обида вождя мирового пролетариата наверняка многократно возросла бы, если бы он увидел, в какую нарезку превратились его вообще-то очень популярные, в особенности среди бланкистов, сочинения. В эту нарезку к тому же вмешался и Карло Маркс, тоже по-своему популярный «автор» и одновременно персонаж книги Керуака «On the Road». Так сводные братья Маркс, встретившись в подвеске, вынуждены теперь отвечать друг за друга. «Проколов», подобных тому, что допустил автор «Капитала», более чем достаточно в авторской культуре; в этой точке поразительной слепоты и уязвимости подставляется даже Фрейд. Самое любопытное, что рассчитывать в таких случаях на сочувствие или хотя бы на снисходительность своих собратьев не приходится, наоборот, каждый прокол встречается злорадством. Как утонченно издевается над тем же Фрейдом Жак Деррида, имея в виду ляпсус великого психоаналитика, который, «во-первых, не находит у себя никакого сходства с идеями Ницше, а во-вторых, вообще никакого Ницше не читал»! Ясно, что авторские войны находятся не просто в общем русле стяжательских войн, но еще и не знают аналогов запрещенного оружия.

К счастью, нестяжательская культура, во многом благодаря именно подвеске как господствующему способу ее дистрибуции, прекратила фратрицид. Примиряющую роль сыграл ритуал коллективного жертвоприношения – всесожжение имени автора. Правда, очистительные обряды по смыву персональной атрибуции весьма различаются в зависимости от жанра и вида искусства. Будучи наиболее строгими в отношении собственно литподвески и изобразительных искусств, они в гораздо меньшей степени касаются музыки – возможно, потому, что музыкальные группы и без того пользуются никами, да и позиция автора в современной музыке не столь жестко фиксирована – фигура диджея изначально напоминала роль отправителя в музыкальной подвеске.

Как уже отмечалось, несмотря на лишение классиков их священного сана, культурный багаж нестяжателей вмещает в себя наследие почти всех веков – от поэзии миннезингеров и теологических выкладок Ансельма Кентерберийского до философии Лакана, Вирильо и Пылькина. Разумеется, все это, как правило, в «нарезке» и в самом неожиданном соседстве. Зато эти расхожие почти в буквальном смысле слова знания не лежат на полках мертвым грузом, а висят на желтых ленточках до востребования. И востребуются ежедневно. Дезертиров с Острова Сокровищ, располагающих огромным запасом свободного времени, отличает, кроме того, чистая, не замутненная соображениями престижа и профессионализма любознательность. Как можно судить по путеводителю Лоэнгрина и другим подобным исследованиям, в джунглях существует даже «любительское естествознание». Лоэнгрин рассказывает, как искренне обрадовался Мур, когда в его руки попал подвешенный кем-то микроскоп: «Я давно хотел позаниматься кристаллографией, изучить строение ногтей. Вот теперь и займусь. Прямо сейчас». Мур не расставался с микроскопом «целых пять дней», а затем подвесил его, приложив результаты своих исследований… Логические задачи и занимательная химия пользуются в джунглях такой же популярностью, как и рок-музыка ХХ века, а макраме и другие подобные ремесла (техники изготовления фенечек) процветают. Следует, пожалуй, согласиться с выводом Евы Кукиш, что, если подвесная трасса станет господствующим способом распространения знаний вообще, дисциплинарные науки могут потерять даже импульс простого воспроизводства и тогда, к примеру, математика вернется в свою колыбель, в сферу «математической смекалки», так же как музыка композиторов уже в какой-то мере вернулась к стихии народных напевов и ритуальных гимнов. Правда, предугадывать будущее – дело неблагодарное, особенно сейчас, когда антропогенез набрал фантастическое в масштабах истории ускорение.

Если мы сегодня сравним две случайные выборки, вещеглотов и нестяжателей, на предмет погруженности в культуру и реальной образованности, сравнение будет далеко не в пользу вещеглотов. Любой непредвзятый наблюдатель без труда определит, где настоящее варварство. Ведь добропорядочным обывателям попросту некогда читать – они должны приносить пользу. А вдоволь натаскавшись пользы, то есть в «свободное время», они занимаются шопингом и строительством домика Тыквы. За исключением отдельных узкоспециализированных профессионалов, все остальные тыквы и прочие овощи потребляют «принудительную электронную подвеску», то есть то, что показывают в их «ящиках», где всем показывают одно и то же.