— Скутин, — негромко повторил старшина Вознюк.

И, поскрипывая хромовыми сапогами, не спеша подошел ко мне по проходу меж двухъярусных коек, в котором выстроилась рота. Остановился напротив и оценивающе взглянул на меня. Так и есть — на сегодня он меня выбрал своей жертвой.

Гондон наш старшина был. Его земляки, солдаты из Украины, обещали чокеровать его на гражданке, если он приедет туда в отпуск. Солдатская служба вообще тяжела, где бы она ни была. Служба в глухом таежном гарнизоне на лесоповале — тем более. Но старшина проявил массу изобретательности и фантазии, чтобы сделать ее совсем невыносимой. К нам его перевели из строевой части, из «учебки». И все прелести армейского долбодятелства мы узнали на своей шкуре. Отбой-подъем за сорок пять секунд по десять раз подряд, причем ежедневно. Хождение в столовую в одних хэбэшках в сорокаградусный мороз, да еще с песней. А если плохо спели — то вместо столовой еще пару раз по стадиону и с песней. Обед за десять минут, ужин-завтрак — за пять, когда торопливо, обжигаясь и давясь, пытаешься проглотить свой скудный паек. Но, не успев все намять, слышишь отрывистую команду: «Рота — встать! Закончить прием пищи!» Выравнивание табуреток, одеял и подушек по ниточке, выравнивание и укладывание снега возле казармы кубиками высотой ровно один метр (проверялось деревянным метром). Нормальная армейская муштра, в общем, да только сверх всякой меры, да еще никому не нужная в стройбате! От нас, военных строителей, требуется только одно — план, а остальное до лампочки. И все стройбаты так жили.

Когда к нам на Новый год приехал комбат и солдаты пожаловались ему на это, то старшина имел долгий неприятный разговор с комбатом, начальником комбината и начальником штаба. Вознюку популярно объяснили, что его служба оценивается командирами не по заправке коек и строевой выправке солдат, а в кубометрах заготовленной древесины. И что за невыполнение плана его будут сношать по самые не балуй. И выровненные по ниточке подушки его не спасут. Солдаты страшно, нечеловечески устают на лесоповале, и нечего им отбои-подъемы на время устраивать — никому это не нужно. В случае войны стройбат все равно ни на что не годен — не вояки это. И начальник комбината пообещал по блату пристроить старшину на вакантное место на Новой Земле, там ведь тоже стройбат есть.

Короче, подрезали крылышки этому говнюку Вознюку. Но у него осталась любимая развлекуха — вечерняя поверка. Если кто-то, замешкавшись, отвечал нечетко или нарушал прямизну строя, старшина ровным глухим голосом произносил:

— Из-за этого долбодятла повторяем вечернюю проверку.

Этим самым он демонстрировал свою власть над солдатами: «От меня зависит, ляжете вы спать или еще стоять будете». А в конце поверки он обычно прикапывался к какому-нибудь солдату, избрав его объектом для насмешек, и в конце лепил ему наряд вне очереди. Старшина считал, что у него незаурядное чувство юмора. И солдаты, которые только что ненавидели старшину, тоже смеялись вместе с ним над очередной жертвой. Не понимая, что в следующий раз может наступить их очередь.

И в тот раз старшина прикопался ко мне.

— Вот что, Скутин… Скажи мне: почему у тебя такая умная физиономия?

Что угодно я ожидал услышать, только не это.

— Да чего там, — говорю, — нормальная физиономия.

— Ну да, нормальная! Рассказывай мне… Все солдаты как солдаты — стоят, ждут конца поверки, спать хотят. И только ты один — я же вижу — о чем-то думаешь! Почему у тебя такая умная физиономия?

Ну козел! Сейчас ты огребешь.

— Чтобы скрывать свои глупые мысли, товарищ прапорщик!

Рота грохнула страшным раскатом смеха. Каков вопрос, таков ответ. Но старшина не смеялся. Он оценивающе посмотрел на меня, поняв, что в лице этого салаги-новобранца получил достойного противника, поскольку впервые рота на вечерней поверке смеялась не над его собственными шутками. Мнение солдат было не на его стороне.

Но он умел достойно проигрывать.

— Ну вас на хрен, — махнул он рукой, — отбой! — И прикрикнул громче: — Отбой, рота! Не поняли?

Повторять больше не пришлось, все разбежались по своим двухъярусным шконкам. И с наслаждением и облегчением закрыли глаза. День прошел, и слава богу, спасибо, что не убили, скорей бы завтра на работу.

Осень 1980 года, Северная Карелия, 909-й военно-строительный отряд, пос. Новый Софпорог — пос. Тунгозеро — гарнизон Верхняя Хуаппа

Наступила осень. Собран в закрома Родины урожай картофеля, поэтому в нашем гарнизоне наступила новая эпоха, радостная для старослужащих и не очень радостная для первогодков. Молодые грустили, что теперь начнутся наряды на чистку картошки; второгодки радовались, что смогут жарить картошку на камбузе после отбоя. Дело в том, что к началу лета съедалась вся картошка и на второе готовили в основном каши и капустное рагу (просто вареная квашеная капуста). И так до нового урожая. Осенью маневровый тепловоз притаскивал в Новый Софпорог вагоны с картошкой, а до Хуаппы ее возили самосвалами нашей дурколонны. Это повторялось каждый год. Поскольку солдаты имели склонность загонять картошку местным жителям целыми МАЗами, то сопровождающими к ним назначались прапорщики. Это было очень «мудрое» решение. Теперь продажей картошки налево занимались сами прапорщики, солдаты-водители просто возили и ссыпали ее, куда прикажут, и вообще оставались ни при делах, им ничего не перепадало. Впрочем, справедливости ради, воровали умеренно, большая часть картошки все же попадала на овощесклад Верхней Хуаппы.

Итак, я еду на МАЗе, груженном картошкой, от Софпорога в родимую Хапу. Сопровождающим — наш взводный прапор Серега Корюхов (фамилия изменена). Здоровый, под два метра ростом, уральский парень, видный, с атлетической фигурой «и румян, и пригож сам собой». И чего в прапора подался? Неужто сидеть до сорока лет самые лучшие свои годы в занюханном гарнизоне в лесной глуши — это самое большее, на что он способен? Как говорили у нас о прапорщиках, «жизнь прошла мимо». Впрочем, платили в стройбате командирам хорошо, да еще северные надбавки, пайковые и т. д.

В Старом Софпороге, перед пограничным шлагбаумом (погранзона все-таки), мы свернули в сторону и заехали во двор к местному карелу, с которым Серега уже договорился о гешефте. Разворачиваясь, я нарочно зацепил столб ворот и вывалил картошку так, что она засыпала двери сарая. Так тебе, сука, чтоб ворованное поперек задницы тебе встало. Конечно, не картошку мне было жаль, а то, что я не в доле. Карел начал было орать, но я прикинулся шлангом, сделав тупое лицо: «Что с солдата возьмешь?.. Дикие мы, из лесу, вестимо!» Карел стал возмущаться громче и даже начал жестикулировать кулаками, намекая, что может сделать ими отпечаток на моем толстом курносом носу. Я как бы невзначай достал из-под своего сиденья монтировку. Так просто, в зубах поковыряться. Карел как-то сразу сник, увял и вообще замолчал. Не знаю почему, вроде бы я ничего не сказал ему.

Получив от карела деньги, Серега скомандовал: «К магазину!» Там он основательно затарился: ящик водки (на Севере у нас только ящиками брали), консервы, несколько буханок хлеба и т. д. У меня ощутимо засосало под ложечкой — пообедать в отряде не успел. Но клянчить у прапора не стал — не новобранец какой сопливый, уже 10 месяцев отслужил, «честь имею». Если нормальный мужик, сам догадается угостить чем-нито, все ж таки я ему картошку отвез. Но взводный не догадался…