Закрыв за собой дверь, я опустилась в кресло. Прибитая жизнью, я пыталась заставить себя делать хоть что-нибудь, но на это что-нибудь нужна была энергия, а ее как раз не было. В сумке зазвенел телефон, казалось, он не замолчит уже никогда. Я закрыла уши руками, чтоб не слышать его звон. Мне не хотелось никого слушать, мне не хотелось ни с кем разговаривать, мне нужна была тишина, съедающая, сводящая с ума тишина.

Звон прекратился. Я медленно достала телефон… Да, звонил он, ну и что? Слишком поздно, слишком бессмысленно. У меня не было сил начинать все с начала.

Я нажала кнопку, телефон спросил: «Удалить?» Да, конечно, все удалить, ничего не оставлять. Я удаляла его по кусочкам, я вырывала его из своей жизни по маленьким крупицам. Боже, как это было тяжело делать! Как будто каждый раз я отрывала кусок себя, мое тело ныло от боли, но мне ничего не оставалось делать. Я могла только истязать себя, только так я могла вычеркнуть его, силой мук я могла забыть о нем. Но мне было страшно, я понимала, что когда от него не останется ничего, что будет со мной, останусь ли я? Не исчезну ли?

Открылась дверь, и в комнату вошла барышня, работающая здесь лет пять. Она планировала мой день, составляла графики встреч, решала какие-то мелкие вопросы. Мрачное бледное лицо непокрыто макияжем, взгляд, который не давал шанса сблизиться с ней, и всегда строгий костюм с юбкой чуть ниже колена. Что чувствовала она? Чем жила и дышала? Казалось, у нее было всегда все по начерченной ею же самой схеме, от которой она не отходила ни на шаг. Я часто замечала, что, несмотря на то, что я платила ей деньги, я испытывала перед ней страх.

– Вы пропустили сегодня две важные встречи, – это прозвучало так, как будто властная мама воспитывает своего ребенка.

– Ну и что? – я смотрела на нее в упор. Такого ответа она явно не ожидала, в глазах мелькнула еле уловимая растерянность.

– Как что? Это может повлиять отрицательно на наш проект, над которым работают двести семьдесят человек. В который вложено уже триста шесть тысяч.

Я завидовала людям без эмоций, как мой водитель, и таким, как она, у которой было разложено все по полочкам так четко, что меня от этого тошнило. Наверное, у нее в гардеробе даже трусы были сложены и пронумерованы по дням недели.

– Тогда мне придется снять с тебя зарплату, – спокойно сказала я. – Чтоб в следующий раз я не пропускала важных встреч.

– Тогда мне придется уволиться, – тоже спокойно ответила она, уверенная в том, что я сразу же замну этот вопрос.

Мои отношения с людьми всегда были, не могу сказать, что спокойными, но достаточно гладкими. И я знала, что большая их часть относится ко мне уважительно. И вот теперь она стояла и смотрела на меня, пытаясь понять, что происходило. Она осознавала, что после того, что она сказала, ее самолюбие и гордость не дадут ей поступить по-другому. Ей действительно придется написать заявление на расчет. Я прекрасно понимала, что она ждала от меня совсем другой реакции. Я смотрела на нее и видела, как она пойдет сейчас в свой кабинет, сядет за стол и начнет писать то, о чем еще двадцать минут назад даже не могла подумать. Потом она принесет этот листок бумаги ко мне и будет ждать всем своим существом, что я порву его и скажу ей идти работать. А если я его не порву, что будет потом? Ее судьба на данном этапе зависела от меня. Если я подпишу этот листок, ей будет плохо, ее намеченная схема рухнет, я точно знала, что она будет переживать, может, даже страдать. А если она будет не такой сильной, как кажется, она может покончить собой, ведь я видела каждый день, как вкладывала она себя в эту работу, я никогда не понимала зачем, но она действительно жила этим.

– Мне все равно, – прошептала я…

***

Я открыла глаза. Передо мной простиралось белое полотно потолка. Боль пронизывала все тело, особенно в области желудка. Тошнота подходила к горлу, но у меня не было сил даже вырвать. Большое количество снотворного, наконец, начинало действовать. Я лежала и смотрела в потолок, медленно прокручивая некоторые события своей жизни, которые, как мне казалось, имели для меня значение. Но в какой-то момент я усомнилась в значимости этих событий, я усомнилась вообще в значимости моей жизни, даже несмотря на его отсутствие. Я поняла, что он был только причиной, а следствием была я сама – я и моя жизнь. Я устала. И вот, глядя на белый потолок, я начинала отдыхать, отдыхать от всего: от него, себя, всех окружающих…

Телефон звонил до тех пор, пока не сработал автоответчик. Сквозь шум в ушах, где-то вдалеке, я услышала его голос. Недавно такой родной и нужный, голос, в котором я нуждалась пять дней, нет, всю жизнь, голос, без которого я не могла жить, теперь был не моим…

«Я звоню тебе целый день. Где ты пропала? Что случилось, я ничего не могу понять. Я очень переживаю. Может, я тебя чем-то обидел или ты не хочешь меня видеть? Хорошо, я согласен с любым твоим решением, только скажи мне, поговори со мной. Я не нахожу себе места. Я как больной сижу возле телефона и жду, когда ты перезвонишь. Я не могу есть и спать. Я соскучился. Прошу тебя, перезвони, мне трудно находиться в неведении…»

Шум в ушах заглушил его голос, я не могла его больше слышать. Горячие две слезы вытекли из уголков глаз, скатились по вискам на волосы, и я не знаю, упали они на пол или задержались в волосах.

«Поздно, я устала. От всего устала». Эта последняя мысль пронеслась в моей голове. Сил для рассуждений больше не было…

Я закрыла глаза…

Вы знаете, что такое одиночество?

– Вы знаете, что такое одиночество? – тихо спросила я его.

– Ну, наверное, – промяукал он в ответ, не глядя на меня.

– Нет, вы устойчиво не знаете, что такое одиночество. Вы даже не можете представить, как это страшно, когда вы вроде в окружении людей, но в тоже время вы сами. Вам некому позвонить, чтобы сказать, как вам плохо, вам не к кому поехать, чтобы выпить вместе вина. Вам даже не с кем посмеяться. Вы не знаете, что такое одиночество. Я просто уверена в этом.

Он, так же не глядя на меня, встал, прошел взад-вперед и опять сел только чуть поодаль, как будто боясь заразиться странной болезнью под названием «одиночество».

В зале воцарилась тишина. Я смотрела, молча перед собой перебирая мысли в голове, а он, виляя хвостом, все так же поглядывал в сторону.

– Нет, – наконец произнес он. – Я устойчиво не согласен с вами. Вы не одиноки. Ну, во-первых, у вас есть я. А во-вторых, вы всегда можете кому-то позвонить и даже более того – поехать выпить чашку кофе, поболтать и съездить на концерт, например. В противном случае тогда все люди являются одинокими.

Я перевела взгляд на его виляющий хвост. Он подергивался из стороны в сторону, практически не двигаясь.

– Ну, человечество одиноко, несмотря на многочисленность. Мы сами рождаемся и сами умираем. Вот вы считаете меня не одинокой? А почему же тогда я так устойчиво это ощущаю? И почему же я постоянно чувствую уныние и пустоту. А еще самое страшное то, что на глаза постоянно наворачиваются слезы. Причем все время. Вот я иду по улице, и вроде солнце, люди, я улыбаюсь. И все замечательно. А потом раз – и слезы тут как тут, и я ничего не могу с ними сделать. А ведь люди и солнце – они-то настоящие, а вот моя улыбка она искусственная. Знаете, как тяжело носить на себе искусственную улыбку? Это как сапоги из дешевого кожзама. Это так неудобно и так раздражает!.. Но улыбка не так раздражает, как сапоги, она скорее тяготит. С ней просто тяжело. Ты постоянно о ней думаешь. Ведь естественная улыбка – она легкая, не ощутимая, а эта тяжелая. Да, очень тяжелая.