— Ага, передам, уж не сомневайся, — отвечает Виола. — И вот что я тебе скажу. — Она показывает пальцем на огонек, висящий высоко в небе. — Мы за тобой следим. Тронешь Тодда хоть пальцем — я разнесу твою армию ко всем чертям. На корабле есть мощное оружие, имей в виду.

Клянусь, улыбка мэра становится еще шире.

Виола напоследок бросает на него долгий грозный взгляд и отправляется в путь: обратно в город, а оттуда на поиски госпожи Койл и ее армии.

— Боевая девчушка, — говорит мэр.

— Я не разрешаю тебе о ней говорить, ясно? Не смей даже!

Он пропускает мои слова мимо ушей:

— Уже почти рассвело. Тебе надо отдохнуть. День был тяжелый.

— И надеюсь, он не повторится.

— Это уже не в нашей власти.

— А вот и в нашей! — После слов Виолы я и сам поверил, что выход есть. — Мы заключим со спэклами второй мирный договор. До тех пор армии надо только сдерживать их наступление.

— Неужели? — удивленно переспрашивает он.

— Да! — упрямо отвечаю я.

— Так дела не делаются, Тодд. Они не станут с тобой разговаривать, пока чувствуют себя сильнее. Зачем им мир, если они легко могут нас уничтожить?

— Но…

— Не волнуйся, Тодд. Я уже был на этой войне. Я знаю, как одержать в ней победу. Сперва надо доказать врагу, что можешь его разбить, и вот тогда он пойдет на любой мирный договор.

Я пытаюсь возразить, но потом понимаю, что у меня нет сил спорить. Я тоже не помню, когда последний раз спал.

— А знаешь что, Тодд? — говорит мне мэр. — Твой Шум стал гораздо тише, клянусь!

И…

Я — КРУГ, КРУГ — ЭТО Я.

Он посылает эти слова мне в голову, и я снова становлюсь невесомым…

От этого чувства Шум как бутто исчезает…

От чувства, о котором я так и не рассказал Виоле…

(потомушто кошмары войны тоже улетучиваются, и мне больше не нужно без конца прокручивать их у себя в голове…)

(но за этой легкостью вроде бы слышится что-то еще…)

(тихий гул…)

— Убирайся из моей головы! — говорю я. — Предупреждал же, если ты еще раз попытаешься мною управлять…

— Я и не лез в твою голову, Тодд, — говорит он. — В этом вся прелесть. Ты сам это делаешь. Надо только потренироваться. Считай, это подарок.

— Не нужны мне твои подарки!

— Ну конечно, — улыбается он.

— Господин Президент! — снова перебивает нас мистер Тейт.

— А… капитан! Ну что, получили первые сведения от разведчиков?

— Пока нет, — отвечает мистер Тейт. — Ждем их сразу после рассвета.

— Тогда-то нам и доложат, что лишь небольшое движение замечено на севере, у берега реки, которая слишком широка и глубока для перехода вброд, а также на юге, вдоль цепочки холмов — они слишком далеко и эффективно атаковать оттуда невозможно. — Мэр поднимает глаза на вершину холма. — Нет, они ударят с запада. В этом я не сомневаюсь.

— Я пришел не поэтому, сэр. — Мистер Тейт поднимает в воздух стопку аккуратно сложенной одежды. — Непросто было отыскать ее в завалах собора, но она оказалась почти нетронутой.

— Отлично, капитан! — с неподдельным удовольствием в голосе говорит мэр, забирая у него стопку. — Просто великолепно.

— Что это? — спрашиваю я.

Ловким движением мэр встряхивает и разворачивает одежду: ладно скроенный бушлат и брюки такого же цвета.

— Моя генеральская форма! — объявляет он.

Я, мистер Тейт и все сидящие у ближайших костров солдаты наблюдаем, как он снимает свою старую, забрызганную кровью, насквозь пропыленную форму и надевает новенькую — темно-синюю с золотистыми полосками на рукавах. Разгладив ее, он поднимает на меня сверкающие глаза:

— Так начнем же битву за мир!

Мы с Желудем въезжаем в город и пересекаем главную площадь. Небо вдалеке чуть розовеет: скоро рассвет.

Я до последней минуты не спускала с Тодда взгляда. Неспокойно мне за него… Что-то не так с его Шумом. Даже когда я уезжала, он все еще был размыт: подробностей не разглядишь, только яркие пятна чувств.

(…но даже этих пятен хватало, чтобы все понять, пока он не смутился и не спрятал их подальше, — почти физические ощущения, без слов, сосредоточенные на моей коже: ему так хотелось ее гладить, а мне в ответ хотелось…)

…и я снова спрашиваю себя: быть может, у него шок, как у Ангаррад? Быть может, он насмотрелся в бою таких ужасов, что теперь даже не видит, как изменился его Шум?… При мысли об этом у меня сжимается сердце.

Еще одна причина, чтобы положить конец войне.

Я покрепче запахиваю куртку, которую мне дала Симона. На улице очень холодно, и я дрожу, но при этом потею — а значит, как я помню из целительских курсов, у меня жар. Задираю рукав и заглядываю под повязку. Кожа вокруг обруча все еще красная и припухлая.

А вверх по руке ползут красные полоски.

Полоски означают инфекцию. Причем серьезную.

Я опускаю рукав и пытаюсь не думать об этом. И еще о том, что я скрыла свою болезнь от Тодда.

Ведь сейчас главное — найти госпожу Койл.

— Так, — говорю я Желудю, — она часто вспоминала океан. Может, на самом деле он не так уж и далеко?

Вдруг у меня в кармане начинает верещать комм.

— Тодд? — не глядя, отвечаю я.

Но это Симона.

— Немедленно возвращайся, — говорит она.

— Зачем? — с тревогой спрашиваю я. — Что случилось?

— Кажется, я нашла твой «Ответ».

Солнце скоро взойдет, и я подхожу к костру, чтобы взять немного еды. Земля смотрит, как я беру миску и накладываю себе тушеные овощи. Их голоса открыты — закрыть их и оставаться при этом Землей практически невозможно, — а потому я слышу, что они меня обсуждают. Их мысли расходятся кругами, формируя единое мнение, затем где-то складывается прямо противоположное и катится обратно ¾ все происходит так стремительно, что я с трудом успеваю следить.

А потом Земля принимает решение. Одна из них встает и протягивает мне большую костяную ложку, чтобы мне не пришлось хлебать еду прямо из миски. За ней я слышу голоса других, вернее, общий голос, тоже добродушный и готовый помочь.

Я протягиваю руку за ложкой.

Спасибо, говорю я на языке Бремени…

И снова — легкое неприятие моего языка, презрение к чему-то чужому, чему-то отдельному и столь красноречиво свидетельствующему о моем позоре. Это чувство почти сразу прогоняют и забивают бурлением голосов, но оно совершенно точно было.