Мы не забудем, зачем пришли, показывает Небо.

Его слова — если говорить языком Бремени, языком, которого так чурается Земля, — его слова расходится по лагерю, и вот я уже слышу слившиеся воедино голоса.

Вся Земля вторит: Мы не забудем.

В голосе Неба они видят мою руку.

Они видят железный обруч с надписью — на языке Бездны. Они видят вечную метку, навсегда сделавшую меня чужаком.

1017.

Паника и ужас в Шуме Брэдли невыносимы.

Громко

Боже, как громко

Симона с Виолой смотрят на меня, как на умирающего Я умираю? Высадились посреди войны 55 дней до прибытия каравана может, полететь в другое место? 55 дней до того, как здесь появятся нормальные лекарства 55 дней ждать смерти Я умираю?

— Ты не умираешь, — говорю я, лежа на койке, пока Симона вкалывает мне лекарство для сращивания костей. — Брэдли…

— Нет. — Он вскидывает руки, останавливая меня. — Я чувствую себя таким…

Голым голым голым

— Словами не передать, каким голым я себя чувствую.

Симона устроила в спальном отсеке разведчика импровизированную палату. Я лежу на одной койке, Брэдли на другой — его глаза широко распахнуты, руками он зажимает уши, а Шум становится все громче и громче…

— Он точно здоров? — напряженно шепчет Симона. начиная перевязывать мне лодыжки.

— Я только знаю, что мужчины в конце концов привыкли и что…

— …была лекарство,- перебивает меня она — Но мэр уничтожил все запасы.

Я киваю:

— Главное, что оно существует. Это вселяет надежду.

Хватит обо мне шептаться, звучит в Шуме Брэдли.

— Прости,- говорю я вслух.

— За что? — переспрашивает он, но тут же все понимает. — Вы не могли бы оставить меня одного, хотя бы ненадолго? — просит он.

А в его Шуме: Черт, убирайтесь отсюда и дайте мне спокойно подумать

— Я только закончу с Виолой. — Голос у Симоны по-прежнему дрожит, и она старается не смотреть на Брэдли, оборачивая целебный пластырь вокруг моей лодыжки.

— Можешь прихватить еще один?- тихо спрашиваю я.

— Зачем?

— Скажу на улице, не хочу больше его расстраивать.

Она бросает на меня подозрительный взгляд, но достает из ящика еще один пластырь. и мы выбираемся на улицу. Шум Брэдли заполняет отсек доверху, от стенки до стенки.

— Я все же не понимаю,- говорит Симона на ходу. — Я вроде бы слышу этот Шум ушами… И не только слышу, но и вижу. Какие-то картинки, образы…

Она права. Брэдли уже начал показывать картинки: они могут появляться в голове, а могут висеть в воздухе перед глазами…

На этих картинках сначала мы, стоящие в дверях, и он сам на койке…

Потом — проекция битвы и что случилось, когда горящая стрела спэклов угодила в зонд…

Потом — виды на мониторах корабля — разведчика, когда он спускался с орбиты: огромный синевато зелёный океан, бескрайние леса и река, вдоль которой маршировала, полностью сливаясь с берегом, незримая армия спэклов…

А потом…

Симона…

Симона и Брэдли вместе…

— Брэдли!- в ужасе восклицает она, пятясь.

— Прошу вас! — кричит он.- Оставьте меня в покое! Это невыносимо!

Я тоже слегка ошарашена: картинки, на которых

Брэдли и Симона вместе, очень четкие, и чем усерднее Брэдли пытается их прогнать, тем яснее и отчетливей они становятся. Я хватаю Симону за руку и тащу прочь, захлопывая за нами дверь люка. — толку от этого почти никакого. все равно что пытаться заглушить громкий крик.

Мы выбегаем на улицу.

Жеребенок?- спрашивает Желудь, выходя из зарослей, в которых он пасся.

— И у животных Шум! — восклицает Симона.- Да что это такое?!

— Информация, — говорю я. вспоминая слова Бена. Однажды — кажется, что это было давным-давно — он рассказал нам с Тоддом, каково пришлось первым переселенцам, высадившимся на Новом свете. — Бесконечный поток информации, который невозможно остановить, как бы ни хотелось.

— Брэдли так напуган, — дрогнувшим голосом произносит Симона.- Но его мысли, господи…

Она отворачивается, а мне неловко спросить, правду мы видели в Шуме Брэдли или только его фантазии.

— Он все тот же Брэдли,- говорю я.- Помни об этом. Представь, что все вокруг увидели бы твои сокровенные мысли?

Она со вздохом поднимает глаза к двум лунам:

— На кораблях каравана две тысячи мужчин, Виола. Две тысячи. Что произойдет, когда мы разбудим всех?

— Они привыкнут, — отвечаю я. — Со временем все мужчины привыкают.

Симона фыркает сквозь слезы:

— А женщины?

— Ну, с этим тут определенные проблемы.

Она снова качает головой, а потом замечает пластырь в своей руке:

— Так для чего он?

Я прикусываю губу:

— Только не падай в обморок.

Я медленно задираю рукав кофты и показываю ей железный обруч. Кожа вокруг опухла и покраснела еще сильней, чем раньше. В свете двух лун ясно виден мой номер: 1391.

— О. Виола! — едва слышно выдавливает Симона. — Это дело рук того негодяя?

— Не совсем. Он сделал это со всеми остальными женщинами, но не со мной, — отвечаю я и откашливаюсь.- Обруч я надела сама.

— Сама?!

— На то была веская причина. Слушай, позже объясню, а сейчас мне бы совсем не помешал пластырь.

Симона немного выжидает, а потом, не сводя с меня взгляда, осторожно оборачивает пластырь вокруг моей руки. Приятная прохлада тотчас снимает боль.

— Милая… — с такой невыносимой нежностью в голосе спрашивает Симона, что я отворачиваюсь. — У тебя точно все нормально?

Я кое-как выдавливаю улыбку, чтобы хоть немного ее успокоить.

— Я столько всего должна тебе рассказать.

— Да уж,- говорит она, затягивая бинт.- Может, начнешь?

Я качаю головой:

— Не могу. Мне надо найти Тодда.

Симона хмурит лоб:

— Что? Сейчас?- Она распрямляет плечи.- Только не говори, что полезешь в это пекло!

— Сражение закончилось, мы же видели своими глазами.

— Мы видели: как две огромные армии разбили лагеря друг против друга, а потом кто-то подстрелил наш зонд! Нет уж, я тебя туда не пущу.