— Господи, — бормочет Бентон.

— Он что, на виагре? — дивится Люси.

— Почему вы не купите новую тележку или как это у вас называется? — спрашивает Шэнди.

— Док понапрасну деньги не тратит.

— Прижимистая. Держу пари, она и тебе ни шиша не платит.

— Если что-то надо, она покупает, но на ветер денежки не швыряет. Не то что Люси. Та бы и Китай купила.

— Ты всегда за нее горой, а? Но встает у тебя на меня, верно? — Шэнди ласкает его.

— Меня сейчас вырвет, — говорит Люси.

Шэнди входит в холодильник. Осматривается. В динамиках у Бентона шелестит холодный воздух.

Установленная у служебного подъезда камера показывает, как Меддикс садится в машину.

— Ее убили? — Шэнди показывает на тело в черном мешке, то, что привез гробовщик, потом переводит взгляд на другое, в углу. — Расскажи про ребенка.

Люшес уезжает на своем катафалке, дверь за ним захлопывается с громким металлическим лязгом, какой бывает при автомобильной аварии.

— Сама умерла, — говорит Марино. — Ей, по-моему, лет восемьдесят пять.

— Если сама умерла, то с какой стати ее сюда привезли?

— Так коронер пожелал. Почему? А черт его знает. Док сказала мне быть здесь, вот я и приехал. Зачем? Понятия не имею. На мой взгляд, банальная остановка сердца. Чем-то здесь попахивает. — Он морщит нос.

— Давай посмотрим, — предлагает Шэнди. — Ну же. Быстренько. Одним глазком.

Бентон наблюдает. Марино расстегивает молнию на мешке, и Шэнди вздрагивает и отскакивает, закрывая ладонью нос и рот.

— По заслугам тебе.

Люси дает крупным планом тело в мешке: разлагающееся, раздутое газами, с позеленевшим животом. Бентон не чувствует запаха, но хорошо его представляет — отвратительная гнилостная вонь, как ничто другое цепляющаяся за воздух и оседающая на нёбе.

— Черт! — Марино застегивает мешок. — Старушка, должно быть, пролежала несколько дней, а чертов коронер не захотел с ней возиться и подсунул нам. Ну что, получила? — смеется он над Шэнди. — Думала, я тут цветочки нюхаю?

Шэнди опасливо подходит к другому мешку, тоже черному, но маленькому, который лежит одиноко в углу, и останавливается, глядя на него.

— Не надо.

Голос Люси звучит в ушах Бентона, но обращается она к Марино.

— Спорим, я знаю, что там, — говорит Шэнди, и чтобы услышать ее, приходится напрягаться.

Марино выходит из холодильника.

— Давай, Шэнди. Живей.

— А что ты мне сделаешь? Запрешь здесь? Перестань, Пит. Открой мешок. Я же знаю, что там тот мальчонка. О нем и этот тип из похоронного говорил. Я же слышала в новостях. Так что он здесь. Как же так, а? Бедняжка, совсем один, холодненький.

— Сдался, — качает головой Бентон.

— Тебе это не понравится, — говорит Марино, возвращаясь к холодильнику.

— Почему? Там же тот мальчик, которого нашли на Хилтон-Хед. О котором трубят во всех новостях. — Шэнди повторяется. — Но почему он еще здесь? А уже известно, кто это сделал? — Она стоит возле лежащего на каталке маленького черного мешка.

— Ни черта нам не известно. Поэтому он здесь и лежит. Идем.

Марино машет рукой. Слушать их становится труднее.

— Давай посмотрим.

— Нет! — Люси, кажется, готова закричать. — Не облажайся, Марино.

— Тебе не понравится. — Он еще держится.

— Ничего, как-нибудь справлюсь. У тебя не должно быть от меня секретов, а значит, я имею полное право его увидеть. Такое у нас правило. Вот и докажи прямо сейчас, что ничего не утаиваешь. — Она не сводит глаз с мешка.

— Нет. На такие дела то правило не распространяется.

— А вот и распространяется. И давай поскорее, а то я тут околею, как эти трупы.

— Если док узнает…

— Ну вот, снова ты за свое. Дрожишь перед ней, как будто ты ее собственность. Что там такого плохого, что мне, по-твоему, и посмотреть нельзя? — Шэнди почти кричит от злости и обнимает себя за плечи — холодно. — Он же не воняет, как та старуха.

— Его резали. Снимали кожу. Удалили глаза.

— Нет, нет! — Бентон трет лицо.

— Хватит со мной играть! — кричит Шэнди. — И оставь свои дурацкие шуточки! Ты сейчас же откроешь мешок и дашь мне на него посмотреть! Ты мне противен! Нытик! Стоит ей что-то сказать, и ты уже тряпка тряпкой!

— Да пойми ты, это не забава. Не то место, чтобы шутки шутить. Я тебе все время об этом твержу. Ты даже не представляешь, с чем здесь приходится иметь дело.

— Подумать только — чтобы твоя шефиня такое вытворяла! Вырезала глаза малышу! Ты же сам говоришь, что она с мертвыми по-хорошему обращается. — Шэнди презрительно фыркает. — Так только нацисты поступали. Обдирали с людей кожу, чтобы делать себе абажуры.

— Иногда чтобы определить, являются потемнения или покраснения синяками или нет, нужно посмотреть под кожу. Только так можно увидеть, есть лопнувшие кровеносные сосуды или нет. Другими словами, синяки это — мы их называем контузиями — или пятна от ливор мортис, — с важным видом объясняет Марино.

— Поверить не могу, — вздыхает Люси. — Он уже чувствует себя главным медэкспертом.

— Нет, здесь другое, — говорит Бентон. — Это ощущение неполноценности. Обида. Горечь. Гиперкомпенсация и декомпенсация. Не знаю, что с ним происходит.

— Не знаешь? Ты и тетя Кей, вот что с ним происходит.

— От чего? — спрашивает Шэнди.

— Когда циркуляция прекращается, кровь останавливается и местами на коже проступают красные пятна. Похожи на свежие синяки. Иногда для появления чего-то похожего на повреждения есть и иные причины. У нас это называется посмертными артефактами. Дело сложное, — важно заключает Марино. — Поэтому кожу надрезают скальпелем, — он делает соответствующее движение рукой в воздухе, — поднимают и смотрят под нее. В данном случае обнаружились синяки. Малыш был весь в синяках. С головы до ног.

— Но глаза зачем вырезать?

— Для других исследований. Ищут кровоизлияния. То же и с мозгом. Его хранят в формалине, в ведерке. Но не здесь, а в медицинском училище. Там проводят специальные исследования.

— Боже! Так его мозг в ведерке?

— Мы только достаем и кладем в формалин, чтобы не разложился и чтобы его можно было потом рассмотреть. Вроде как бальзамируем.

— Знаешь ты точно много. Это тебе надо здесь врачом быть, а не ей. Дай посмотреть.

Дверь в холодильник широко открыта.

— Я этим занимался, когда ты еще под стол пешком ходила. Да, мог бы стать врачом, но кому ж хочется так долго учиться? Кому хочется быть такой, как она? У нее же и жизни своей нет. Только мертвецы кругом.