Перед своей поездкой в Бразилию Анхель пошел к матери Маргариты — забрать письма ее родных, которые они хотели ей отправить. Как видишь, все его истории обязательно тем или иным образом связаны с Маргаритой. А поскольку тогда он еще намеревался вернуть ее, вновь завоевать ее сердце, ему удалось записать почти все песни Бенни Море, которого она обожала. Письма и кассеты, вместе с немногими другими вещами, были упакованы в военный рюкзак FAPLA — из тех, что вошли в моду после войны в Анголе. Анхель закрыл его на замок и сдал в багаж. Уже в Сан-Паулу, приехав в отель и попытавшись открыть рюкзак, он понял, что произошла ошибка: в аэропорту он выудил с ленты такой же военный рюкзак FAPLA, но — чужой. Взломав замок, он нашел там женскую одежду, какие-то кустарные поделки и пакет с видеокассетами. Хуже всего было то, что в рюкзаке не нашлось абсолютно ничего, что позволило бы идентифицировать владелицу столь ценных вещей. И как Анхель ни извинялся, Маргарита так никогда и не поверила, что произошла ошибка, и уж тем более не поверила, что он взял на себя труд записать для нее всего Бенни Море.

Но и это было еще не все — она обвинила его в том, что он оказался неспособен даже привезти ей письма от родных. И была чрезвычайно раздосадована. В общем, Анхелю решительно не везло с Маргаритой. Он отделался от поделок и женской одежды из чужого рюкзака, но видеокассеты решил сохранить. На них была девочка, которая делала свои первые шаги, потом участвовала в церемонии приема в пионеры, отмечала дни рождения и отдыхала с семьей на каникулах. Анхель полагал, что в случайном обмене рюкзаками должен существовать некий тайный смысл, и уверил себя в том, что если встретит девочку из видео, которая, конечно же, уже стала женщиной, то что-то в его жизни непременно изменится. И довольно долго с этой идеей носился. Пленки он почти уже не смотрел, потому что выучил наизусть, но ему нравилось ставить их в минуты одиночества или, наоборот, чтобы отметить какой-нибудь успех. Его притягивали не сами по себе образы, а тот факт, что они — история некой женщины и что эта женщина отправилась в путешествие, везя с собой историю всей жизни, но не в голове, а в виде того, что ощутимо. Ощутимо.

Понимаешь теперь, какой безумец? В тот день я позавидовала — как Маргарите, так и той женщине с видеокассет. Я сказала ему об этом, естественно, и прекрасно помню блеск в его глазах: он встал и придвинулся ко мне еще ближе. Закусил нижнюю губу — его привычка — и объявил, что моя история написана на моей коже. Опустил взгляд на мой живот и прошептал: «Дай мне взглянуть, ну же…»

Несколько лет назад я перенесла операцию по удалению аппендицита. Сейчас после такой операции вообще почти ничего не остается, но меня оперировали давно, поэтому на животе у меня есть шрам, и Анхель от него в восторге. Случалось, когда я лежала, он водил по этому шраму пальцем: медленно, из конца в конец. И я ощущала движение его пальца, а потом — языка. Ему нравилось проводить языком по моему шраму. Говорил, что это — важный знак, что это совсем не то, что проколоть уши, набить тату или повесить на себя бусы и нацепить на пальцы кольца. Это — другое. Дверь вовнутрь. Нечто слишком личное. Чтобы появиться шраму, вовсе не нужно обладать временем или исключительным правом принять на этот счет решение. Он водил по нему языком и шептал разные слова. Спрашивал, понимаю ли я, что когда-то лежала нагая перед толпой людей. Я спала. Врачи взяли мое тело и открыли его, наверняка очень медленно, потом заглянули в мое нутро — сама я никогда этого сделать не смогу, — залезли туда руками, отрезали, вытащили и зашили. Когда я проснулась, тело мое на первый взгляд было прежним, только на нем остался шрам, шрам, который я пронесу до конца жизни. С точки зрения Анхеля, это как очнуться от глубокого сна, из тех, что кажутся тебе реальностью, и почувствовать смятение, сомнение в том, сон это был или реальность. Но мне достаточно поднести руку к животу, где шрам, чтобы понять: это был не сон. У моего тела была история, и она записана прямо на мне. Когда там, в японском саду, он попросил меня показать ему шрам, я поняла, что для Анхеля я — не рядовая женщина, а одна из тех, кто носит с собой свое прошлое. Ощутимое прошлое. Понимаешь? Я была как Маргарита или как та, с видео. Я была женщиной особенной.

На самом-то деле, как мне думается, именно в тот момент у меня и появилась привычка трогать шрам, когда мне плохо. Если что-то не складывается, если пришел один из тех дней, когда я смотрю в зеркало и кажусь себе толстой, седой и с морщинками, вдруг появившимися у меня на лице; если я вдруг понимаю, что не знаю, как надо ответить, если сталкиваюсь с чем-то непонятным, если нейроны мои начинают тупить, а ноги не находят твердой почвы; если со мной происходит все это, тогда мне нужно дотронуться до шрама — и все тут же встает на свои места, ответ в уравнениях оказывается со знаком плюс, а дважды два продолжает равняться четырем. Пока не явлено доказательств противного, конечно же.

Все это стало, скажем так, моим личным открытием, однако великое откровение того вечера состоялось позже. После того как Анхель вынул голову, засунутую мне под блузку с целью поцеловать шрам, он улегся на спину и снова заговорил. Сказал, что мне повезло, ведь что бы ни случилось, мое тело неизменно будет иметь этот шрам, так что мои шансы лишиться своей истории стремятся к нулю.

Его любимая незнакомка — совсем другое дело, потому что Анхель, в силу и благодаря простой случайности, стал хранителем ее прошлого, того прошлого, что принадлежит не ему, и он ждет, что в один прекрасный день, возможно, снова в силу и благодаря простой случайности он сможет вернуть его настоящей хозяйке. «Представляешь, как ее должна была расстроить эта потеря?» — спросил он, а потом добавил, что, конечно, это переживание было таким же сильным, как и переживание Маргариты, ведь она тоже потеряла свое прошлое. Да, именно так. Анхель сказал, что Маргарита больше не хранит семейную реликвию. Сам