а все остальное он возит в себе. Леонардо, без сомнения, человек в высшей степени позитивный.

Тем вечером он довольно долго говорил о своей Красавице-Луанде, и я заслушалась, как и всегда, очарованная его манерой рассказывать. Говорили мы о путешествиях, и я воспользовалась случаем и спросила, не приходилось ли ему бывать в Италии. Это был лучший из всех пришедших мне в голову способов подвести разговор к Меуччи, и, естественно, Леонардо сказал, что нет. Об Италии он знает много чего, но никогда там не был. Кстати об Италии: смотри, кто к нам идет… И встал как раз в тот момент, когда я подняла глаза на Барбару. Та, как всегда улыбаясь, уже шла по лестнице, так туго затянутая в блузку, что сиськи едва оставляли ее легким возможность дышать.

Барбара была мне симпатична, она всегда выглядела довольной, словно все вокруг работает и Гавана каждое утро встречает ее улыбкой. Так ведь Барбара была иностранкой. Жила в городе, расположенном в десяти сантиметрах от города, в котором жили мы, но ее Гавана и наша, хотя и занимали одно и то же пространство, мало в чем совпадали. Мы были разными видами в одном зоопарке. Ты меня понимаешь? Она — из редких животных, экзотических, из тех, перед клетками которых люди останавливаются; а мы — из тех, что были всегда, на которых никто уже и не смотрит, кому достаются объедки от лакомств редких зверей. Барбара, конечно, ни в чем не была виновата, она была милой и делала, что могла. В тот вечер, обменявшись с ней ласковыми поцелуями в щечку, Леонардо сказал, что у него есть несколько долларов и ему нужна ее помощь: ему надо кое-что купить. Напоминаю, что в те времена иметь доллары было незаконно, так что некоторые магазины для нас, кубинцев, оставались недоступными. Итальянка, конечно же, согласилась.

Тем вечером мы собрались в квартире одного писателя, приятеля Леонардо. Забавно, теперь я понимаю, что решила назвать его Леонардо в честь да Винчи, не подумав, что у нас есть замечательный кубинский автор, которого зовут Леонардо Падура, но с его творчеством я не знакома. Ну так вот, хозяин дома заварил лимонное сорго, которое принес Леонардо, и мы уселись на маленькой террасе, за которой располагала квартира. Там и начались чтения, которые я использовала для своих собственных размышлений. Писатели, как мне стало ясно после многочисленных чтений, нуждаются в глубочайшем внимании, в том, чтобы их слушали и без конца хвалили, словно детей, только больших. Мы, конечно, все нуждаемся в некотором одобрении, однако у писателей, мне кажется, эта потребность многократно превышает норму, а в отдельных случаях — гипертрофирована. Я заметила, что писателей и артистов считают уникальными созданиями, а их жизнь — совершенно исключительной, словно они только и делают, что встречают великих людей и ведут очень важные разговоры на самые высокие и глубокие темы, и каждое слово этих бесед начинается с прописной буквы. Ничего не имею против, но меня удивляет, что люди той же меркой не оценивают ученых. Люди очень мало думают об ученых; а ведь за каждой вещью, к которой ты прикасаешься, какой бы заурядной она ни казалась, стоят сотни нейронов, работавших над ее созданием, потому что наука — труд коллективный: кто-то откроет что-то одно, потом другой это открытие доработает, и так далее. Вот, например, сейчас, когда все с ума сходят по сотовым телефонам, думаешь, хоть кто-нибудь знает имя Антонио Меуччи? Ясное дело, нет. Я, конечно, не претендую на то, чтобы люди помнили о каждом изобретателе, но, по крайней мере, к ним можно было бы относиться так же, признавать их заслуги так же, как артистов или писателей. Тебе так не кажется?

Леонардо и его друзья были, конечно, из другого теста. В них была, скажем так, писательская суть, но вот все остальное отсутствовало. Кроме всего прочего, в те годы никого не публиковали, потому что бумаги попросту не было, так что все они были более чем убеждены в гениальности своих текстов и более чем обычно нуждались в публике, особенно если среди публики попадались экзотические итальянки, которые к тому же находились в поисках авторов для исследовательского проекта о кубинской литературе.

Не знаю, довелось ли Барбаре еще хоть раз за свою жизнь почувствовать себя такой значительной фигурой, но в тот вечер она явно была королевой. По прочтении каждого текста ее слов ждали с огромным вниманием, ее смех рождал целую волну смеха, ее скрещенные ноги привлекали к себе взгляды всех присутствующих, на ее вопросы следовали незамедлительные ответы, а ее жажда побудила хозяина дома отправиться к соседу снизу и прикупить бутылку домашнего апельсинового вина, дабы познакомить итальянку с национальным продуктом. Чтения подходили к концу, и я уж было собралась уходить, не подозревая, что именно этот момент Леонардо выбрал, чтобы поделиться с собравшимися новостью. Вернувшись с бутылкой, хозяин разделил вино на всех и попросил Лео, чтобы тот перестал уже играть в секретность и сказал то, что собирался сказать. Писатель вынул из рюкзака бумагу, встал, прочистил горло и начал читать: «Гаванская газета, шестнадцатое декабря тысяча восемьсот сорок четвертого…»

Это была ксерокопия заметки о гала-приеме в Большом театре «Такой», устроенном в честь сеньора Меуччи, которого автор всячески превозносит, называя «хитроумным инженером сцены». Заметка заканчивалась приблизительно следующими словами: гаванская публика всегда умела воздать должное и оценить по заслугам высококачественные и достойные зрелища. Когда Лео закончил читать, кто-то поинтересовался, откуда он это взял, и тот гордо ответил, что это ему стоило куска мыла и поцелуя в щечку его подруги, которая трудится в Национальной библиотеке. И вечер начал обретать для меня интерес.

По словам Леонардо, подруга его — истинное сокровище, потому что ей удается доставать для него то одну, то другую «книжонку», но выручить она, естественно, может далеко не всегда. Он и сам перелопатил в этой библиотеке горы газетных подшивок, и у него на руках целый список материалов, нуждающихся в ксерокопировании, и теперь остается только ждать, когда она сможет это сделать, после чего он вручит ей честно заслуженный подарочек. Тут встряла я и заметила, что будет фантастически классно, если эта заметка появится в его романе, и, как бы невзначай, поинтересовалась, нет ли в его распоряжении других документов подобного рода. Леонардо в ответ заявил, что у него есть только статьи, но очень важные, потому что с их помощью понемногу обнаруживаются следы, оставленные Меуччи в нашем городе. На том моя попытка что-то