с головой. Однако никто не мог поставить сколь-нибудь точный диагноз. Собирались консилиумы. Специалисты сыпали противоположными мнениями. Алекс тем временем угрожал отправиться на радио и потребовать в прямом эфире признать его происхождение. Чтобы больному не приходилось слоняться по коридорам разных клиник, его вверили психиатру старой закалки, который ни разу в своей жизни ни в чем не усомнился; всякий, кто заходил в его кабинет, выходил оттуда, волоча тройной крест из диагноза, прогноза и метода лечения. Врач, не моргнув глазом, обрек Алекса на интенсивную электротерапию. Парень пережил тридцать сеансов электрошока, по завершении которых он начисто забыл о своих генеалогических притязаниях (или просто отказался от них).

Глубоко опечаленный покровитель Алекса испросил разрешение перевестись в Арику [16]. Мне известно, что там он скинул сутану и взял в жены вдову, у которой было шесть детей. Ему требовалось многочисленное потомство, чтобы компенсировать утрату любимого ученика.

С тех пор в жизни Алекса здравомыслие чередуется с сумасшествием во время плановых и внеплановых курсов терапии. После лечения многочисленные руки помощи возвращают его в реальность. Он приступает к прежней работе, или друзья устраивают его на новое место, где самым сложным делом является своевременное получение зарплаты. Чтобы не разочаровывать публику, он приударяет за очередной молоденькой дочерью из буржуазного семейства, обходясь с ней как с принцессой Сиси [17]. Бывшие приятели, довольные шоу, поздравляют его с возвращением в действительность. В разгар улучшения он являет миру свою странность во всей красе. Например, утверждает, что он жених принцессы Монако. Поэтический бред? Ахинея? Никто не научился отличать разумного Алекса от безумного Алекса. Это умеет только несомневающийся психиатр. Он выносит приговор и определяет: отправить в лечебницу или оставить дома. И никто из родственников не оспаривает его решения.

Глава VIII

Сегодня Хулия навестила меня в лицее. На ней просторное платье цвета зрелого апельсина. Судя по легкости ткани, на свету оно просвечивает. Хулия пришла поговорить о деле, которое ее очень волнует. Но она не решается начинать, ее смущает присутствие других преподавателей в комнате отдыха. Поговорим позже. Меня охватывает искушение заманить ее на свет так, чтобы солнечные лучи сняли с нее одежду. Но для осуществления моего плана делать ничего не приходится. Она, телепатически повинуясь моей воле, поворачивается спиной к окну – наилучшая позиция. Мне остается только занять пункт наблюдения. Располагаюсь напротив нее. Солнце ясно очерчивает ее силуэт. Глазами принимаюсь рвать на ней одежду. Тщетно. Раздеть ее невозможно. Материал непроницаем, как яичная скорлупа.

Через пять минут мне начинать урок. Приглашаю Хулию поприсутствовать на нем. Она не догадывается, что станет свидетельницей моего последнего рабочего дня в лицее. Полчаса назад я тоже этого не знал. Директриса вызвала меня к себе в кабинет. Я застал ее в привычном положении – дремлющей за столом над романом «Амалия», вечным чтивом. Раздосадованная, она все-таки удостоила меня миллиметра своей улыбки. Обычно она удостаивает меня скупой симпатией, хорошо знакомой ее бывшим мужьям. Может, я похож на одного из них?

– Я получила телеграмму из Ла-Паса. Ты уволен.

Я не знал, огорчиться мне или обрадоваться.

– Как интересно! В каком нарушении меня обвиняют?

– Ни в каком, сынок. Их так поглощает бюрократическая возня, что не остается времени критиковать игроков третьей лиги. Но если ты настаиваешь, я поинтересуюсь причиной твоего увольнения. Разумеется, они соврут. Они всегда врут. Но их разъяснения, как правило, успокаивают заявителей.

– Я не хочу общаться с министерством. Проще и быстрее спросить у вас, у самого осведомленного человека в лицее. Не сомневаюсь, что на меня так и сыпались жалобы. Если даже мои друзья считают меня безответственным, наглым и неврастеничным снобом, то чего ждать от врагов?

– Никого не увольняют из-за промашек в работе или неуживчивого нрава. Любой отказ на самом деле объясняется только политическими мотивами.

– Политическими мотивами? Я не состою ни в одной партии. Никогда не выказывал предпочтений ни правым, ни левым. Обеими руками владею одинаково хорошо.

– Невозможно не симпатизировать какой-либо партии. За теми, кто не определился, внимательно наблюдают. Нанимают стукачей, которые информируют заказчиков о склонностях объекта. Они очень ловкие. Им удается обнаруживать симпатии, в которых не отдает себе отчета даже сам подозреваемый.

– Здесь, в лицее, действуют шпионы? – спросил я.

– Не думаю, что они здесь есть, но вероятность, так сказать, не исключена.

– Со шпионами или без них они допустили ошибку в отношении меня. Они забыли, что за мной стоят влиятельные люди, которые не позволят вышвырнуть меня на улицу, – объяснил я.

– Ты прав, – ответила директриса, – ты самый знатный из преподавателей. К тому же еще не было правительства, более благоприятного для кумовства. Покровительство сейчас распространилось настолько, что власти делают вид, будто борются с клановостью. Чтобы одурачить народ, они снимают с постов привилегированных. Это ли не повод для твоего увольнения? В общем, какими бы ни были причины, я разрешаю тебе приходить в лицей. Можешь оставаться здесь, пока тебя не вычеркнут из зарплатных ведомостей, если они вообще это сделают.

Наша директриса – кормилица с неиссякаемым запасом грудного молока. Из чувства благодарности мне захотелось прочитать «Амалию» и пересказать ей книгу. Однако я промолчал, чтобы не обидеть ее. А также отказался от продолжения работы в лицее, отвергнув государственное вымя.

В сопровождении свояченицы направляюсь в класс. Порыв ветра чудесным образом проскальзывает у нее между ног и раздувает платье. Подол распахивается, словно зонт, и Хулия, едва не взмыв на этих крыльях, прижимает ткань к бедрам. Была бы моя воля, я связал бы ей руки и отдал во власть ветра. Открывшиеся взору розовые трусики оживляют меня, вызывают мимолетное ликование, которое сразу же гаснет и уступает место досаде.

Я только что потерял идеальную работу. Пока я преподавал в лицее, у меня не было завистников: никто не горел желанием получать жалование, которое тает на глазах, словно мороженое в духовке. Находясь там, я гарантировано зарабатывал себе кубрик на небесах, поскольку на этой работе невозможно было поддаться соблазну растраты или коррупции. Моему сердцу не грозил инфаркт исполнительного директора, артериям – холестерин служащих, половым органам – олимпийский износ в ходе оргий. В любом другом заведении у тебя над душой стоят требовательные начальники. Здесь же имеешь дело с ученицами – академическими девственницами, чем меньше они знают, тем они довольнее. В офисе от твоего прогула директор свирепеет, в лицее ученицы будут молиться, чтобы тебя поместили в карантин. Если в этом месяце хирург вырвет у меня аппендикс, они потребуют, чтобы в следующем мне удалили миндалины,