а еще через месяц – желчный пузырь. Они искренне радуются, если по воле рока, из-за забастовки или просто по моей лени занятие отменяется. Я полностью разделяю с ними это чувство. Цели наши совпадают. Мне приятно видеть их радостные лица, а девочки любят тех, кто заботится о том, чтобы они были довольны. Поэтому дарить им счастье так легко. Достаточно ставить отлично и христианкам, и язычницам. Постоянно переносить даты экзаменов. Никогда не контролировать посещаемость. Становиться близоруким в дни контрольных. От этих мелких благодеяний на их лицах всегда распускаются улыбки.

Заходим в класс. Я опоздал. Однако я не последний. Позади меня медленно и непоколебимо, как сборщики налогов, идут несколько учениц. Хулия садится на дальнюю скамейку. Слышны смешки и шепот.

Стучу по столу и произношу:

– Хочу сообщить, что я решил вам всем без исключения поставить отлично. Если вы заглянете в свое расписание, то увидите, что мы запланировали итоговую контрольную на вторник, пятнадцатое число. Можете его вычеркнуть. Я удостаиваю вас наилучшей оценки в меру персональных заслуг. За шестнадцать недель занятий вы не выучили ничего, вы представляете собой наиболее посредственный из виденных мною классов. Но поскольку даже Сократ желал всяческих благ тем, кто ничего не знает, и возвел незнание в ранг добродетели, я премирую вас за это качество. Взамен прошу вас об одолжении. Мне мешают на занятиях невнимательные ученицы. Поэтому я не держу здесь тех, кто предпочел бы подрумяниться этим солнечным днем во дворике. Мне хочется, чтобы свободу вкусили все, кто жаждет ею насладиться. Все идущие на поправку от сонной болезни. Недомогающие, которые живут, обстригая и подкармливая свои воспоминания. Все, кто страдает от менструальных колик. Те, кто до ужаса меня боится. Члены клуба влюбленных в профессора Отто, тающие от нежности, созерцая его через окно кабинета. Все пристрастившиеся грызть ногти. И остальные, кого я не назвал.

Девочки спешили покинуть класс. Я испугался, что кто-нибудь из них получит травму, пытаясь прорваться к двери. Можно было подумать, что в центре класса выпустили мышь-женоненавистницу. За партами осталась горстка учениц. Какая жалость. Я рассчитывал на коллективное дезертирство. Но не учел, что в каждом стаде есть паршивая овца. Сейчас мне совсем не хочется пересчитывать преданных мне лицеисток. Их меньше десятка. Предлагаю сесть кругом. Они волочат скамейки, опрокидывают стулья, царапают пол, пока не рассядутся правильно. Выхожу из-за кафедры и занимаю место рядом с Хулией, нарушая геометрическую фигуру.

– Постараюсь быть откровенным, – начал я, – позволю себе прекратить метать бисер перед свиньями и говорить начистоту. Мне было невыносимо вести у вас уроки, но я не подавал вида. Сегодня я покончу с молчанием. Положу конец лицемерию и признаюсь, как пропадает желание читать урок, когда ученицы с последней парты держат тебя за шута или с отчаянием смотрят на часы, как будто ты тетка, нагрянувшая некстати и отнимающая у них драгоценное время. Это несправедливо. Поменяемся ролями, чтобы я получил моральную компенсацию. Пусть одна из вас выйдет к доске и поделится с нами знаниями из своей любимой области: кулинарии, любвелогии или науке о сплетнях. Предлагаю дать фору первой вызвавшейся добровольно. Если никто не выйдет, придется выбирать новую учительницу голосованием.

Отвлекаюсь от девочек. Глаза, как влюбленные вороны, опускаются на бедра Хулии. Тем временем ученицы начинают путаный спор. Порядок устанавливается, когда они осознают богоданность свободных выборов. Однако моему демократическому духу уготовано предательство. В ходе контрреволюционного отступления они избрали меня в качестве учителя.

– Я отказываюсь. Никаких уловок. Объявляются новые выборы, – мои возражения, пронзительные поначалу выкрики, постепенно стихают. Должно быть, когда публика кричит бис, Хулио Иглесиас испытывает манию величия, подобную той, которая распирает сейчас мою грудь.

– Вы туго соображаете, – заявляю я. – Полагаете, что единственным человеком, способным учить вас, является преподаватель. Так же как и стоматолог, по-вашему, владеет искусством толкования кариеса, а священник – лучший специалист по небесному туризму. Вы ошибаетесь. Университетский диплом ни из кого не делает мастера своего дела. Для меня самым важным человеком в жизни, научившим меня большему, чем кто-либо, был двенадцатилетний головорез. Отец запрещал мне с ним общаться. Все матери в нашем квартале принимали меры предосторожности, чтобы их дети не попали под дурное влияние маленького разбойника. Они предостерегали своих детей, когда те сидели еще в колясках. Однако приемы, которые я перенял у Фелипе, способствовали моему развитию лучше, чем витаминные коктейли, рыбий жир и инъекции кальция.

Я рассказал им о трюках, которым меня научил Фелипе. Как воровать кур, чтобы ни хозяева, ни сами птицы этого не заметили. Где искать заводи, кишащие рыбой, жаждущей попасться на крючок. Как путешествовать по городу зайцем в грузовиках с тростником. Как никогда не проигрывать в карты. Можно ли выпить бутылку водки и не опьянеть? Фелипе мог. Также он был посвящен в тайны курения сигарет из травы, кукурузных волосков, газет и даже табака.

Я допустил ошибку, отправив его уроки в мусорную корзину. Он показал мне, что жизнь – это чужой сад, полный фруктовых деревьев, и нужно только набраться смелости, чтобы перемахнуть через забор и снять урожай. Я позабыл о его принципах и потратил впустую годы на учебу, как будто право существовать заслуживают на экзамене. Если бы я придерживался философии Фелипе, то был бы далеко отсюда, наслаждался ворованными манго и купался в диких лагунах.

Выйдя из лицея, я предложил Хулии выпить кофе. Дул приятный ветерок. Облака занавесили солнце.

– Мое мнение о тебе изменилось. Раньше я считала тебя невыносимым кретином, сейчас ты мне кажешься приятным кретином, – Хулия выразила свою зарождающуюся симпатию с полувосторженной улыбкой.

От присутствия на моем уроке у нее отключился мозг. Мне передалось ее состояние.

– Хотела бы я стать твоей ученицей. Послушав тебя сегодня, я поняла, что настоящие преподаватели рассказывают о намного более интересных вещах, чем теорема Пифагора. Учат воровать апельсины, например… Начиная с этого дня я буду ходить на твои занятия постоянно, – пообещала она, скорчив заговорщическую гримасу.

– К сожалению, я не могу удовлетворить твое желание. С сегодняшнего дня я больше не преподаватель. Меня уволили.

– Что за чушь! Почему они с тобой так поступили?

– Пришла телеграмма из Ла-Паса. Без объяснения причин.

– Бедный. Тебе, наверное, грустно.

– Нет. Знаешь почему? Потому что я никогда не был настоящим преподавателем. Поэтому тебе и понравился мой дидактический подход. Слово «дидактический» можешь взять в кавычки или вычеркнуть, потому что у меня нет квалификации и я никого ничему не учу. В этом секрет моего успеха и причина безразличия. Мне не жалко покинуть лицей, поскольку я