„Иисус родился». Эй, Коляда!» Вот так надо, колядники, вашу мать. А теперь пойте, сволочи, а то я вас как уток перестреляю.

И чтобы показать, что не шутит, Мыхайло положил перед собой «перечницу» – шестиствольный пистолет. Не все колядники знали, что это такое, но старый Любаш знал наверняка, ведь он когда-то, во времена войн с Наполеоном, служил в австрийской армии, а потому сам начал драть горло:

Мы пришли с большим мешком

Поздравлять всех с Рождеством.

Эй, Коляда!

– Не пой, хозяин. Ты не петух, чего раскукарекался! – взревел верзила Морцин. – Эй, колядники, сыграйте что-нибудь повеселее, а то вы смурные какие-то.

И они запели.

Это Козлик наш убогий,

Позолоченные ноги.

Пусть поскачет он немножко,

Позолоченные рожки.

Детины пили, смеялись и хлопали, ревели хриплыми от водки голосами: «К дому, Козлик, отправляйся, под ногами не мешайся». Гусляр Йонтек рассекал смычком от уха, словно пытался распилить струны из бараньих кишок. Черт, то есть измазанный копотью Игнась Фокс, осторожно подпрыгивал, выделывая ногами робкие кренделя, потому что дворовые были разбойниками высшей пробы, при встрече с такими даже черт смылся бы с поджатым хвостом.

Черт подтанцовывал, а в доме нарастал ужас.

Наконец Мыхайлу это наскучило, и он пальнул из перечницы в потолок. Посыпалась известка, сестры завизжали, а Розалька закашлялась от пыли.

– Ладно, черт. Садись тут с нами и глотни чего-нибудь, а то утомился. Теперь ангел будет отплясывать. – Ну чего ты, Ангел, удивляешься? Давай. В пляс так в пляс. Раз-раз.

В пляс так в пляс. Полдек Фокс при первом подскоке погнул ореол, при втором поломал соломенные крылья, а третий сделать уже не смог, потому что споткнулся о ногу, подставленную Морцином. Мыхайло выхватил из рук дьявола вилы и вогнал их Ангелу в зад. Полдек взвыл, и дворовые заревели.

– Ангела подбили! Вот так охота! – обрадовался Морцин, а другой разбойник протрубил в сложенные ладони охотничий сигнал и запел:

Глянь-ка, ангел побежал. Ой, товарищ мой!

Псов спусти-ка с поводка, пусть намнут ему бока.

Ой, товарищ мой!

И не успел Ангел опомниться, как он уже висел на балке под потолком, связанный пеньковым канатом. Любашиха заохала и заголосила, но Мыхайло отвесил ей пощечину, и та замолчала. Ангел тем временем верещал и матерился во всю глотку, и главарю дворовых пришлось снова выстрелить из «перечницы», чтобы утихомирить его.

– Заткни свою пасть. Ребенок здесь и бабы, все слушают. Вроде Ангел, а богохульствует, как сам Люцифер. – Он обвел взглядом Любашей, колядников, всех. – Чего вы такие хмурые? Это Коляда, а не похороны!

Колядникам не оставили выбора. От них потребовали, как и в прошлые годы, разыграть пьесу о царе Ироде, Дьяволе и Смерти. Они разыграли ее без веселья, шуточки всей троицы не были смешными, а рифмы хромали. Все потому, что Ирод в этом году должен был быть вовсе не Иродом, а помещиком Богушем из седлисской усадьбы. У парня из Каменки, игравшего эту роль, были приклеенные усы, шапка из кошачьих шкурок, имитирующих соболя, а брюхо же было перевязано цветным шарфом, как поясом от жупана, поскольку ясновельможный Викторин любили красоваться в традиционном польском наряде. Смерть кружила вокруг Ирода, снова и снова пиная его косой в зад, и дворовые едва не описались от веселья. И только одному Мыхайло было не до смеха.

– Все! Кончайте! – рявкнул он вдруг и дал мощную оплеуху Собеку, который ржал громче всех. – И чего тебе так смешно, болван? Над нашим паном-благодетелем смеются.

– Но это ж Ирод… – пробормотал Собек, не понимая, что он опять не так сделал.

– Ирод-шмирод. Даже короны нет, только меховая шапка. Ни дать ни взять, пан Викторин. – И сказав это, Мыхайло подскочил к колядникам, вырвал у Смерти косу, приставил ее к горлу Ирода-Викторина и нажал, не слишком сильно, но до крови. Коса есть коса, пусть даже тупая. – И чего тебе так весело? Посмейся сейчас. Ну, давай. Ха-ха. Почему ты не смеешься?

Парень лихорадочно кидал во все стороны взгляды и боялся даже проглотить слюну. Он шевелил губами, как карп. Мыхайло опустил косу.

– Повесьте этого под потолком вместе с Ангелом. Может, там он развеселится, а то этот Ирод – не Ирод чего-то потерял дар речи.

Когда царь уже висел у потолка, разбойник велел Любашу налить еще по стопке лимонного напитка, а своим подельникам собрать в амбаре зерно, залитые жиром колбасы и лакомства, прежде всего вяленые сливы и рождественские пряники.

– Ну, пост в этом году вы начнете чуть раньше, а пепельную среду[17] можете устроить себе прямо на этой неделе, – буркнул он, откусывая пирог.

– Мыхайло, а как насчет перепиха? – дворовый Морцин схватил Мацейку за грудь и смял ее большой лапой. Девушка застыла, скованная страхом, как злым колдовством. – Пироги с пирогами, а мы за девками сюда приехали.

– В усадьбе, Морцин, в усадьбе. Вельможный пан позабавится, и нам от этого медка чуток достанется.

– А если только одну… никто не узнает.

– Ступай и своей лапой облегчи себе мошну, коли у тебя яйца чешутся.

– Сжальтесь, добрые господа! – Любашиха припала к ногам Мыхайлы и принялась целовать его сапожища. – Дочерей моих чести не лишайте! Муку отдам, мясо отдам, все припасы отдам, даже кур добавлю и телочку этого года…

– Ты что, старуха, с ума сошла? Телки нет! – буркнул Любаш.

– Не боитесь, мать, младшую девку мы вам оставим. – Мыхайло кивнул на маленькую Розальку. – Зеленые яблоки не по вкусу вельможному пану.

Любашиха завыла что есть мочи, и главарь дворовых со всей силы ударил ее по лицу. Баба покатилась по полу и скорчилась под лавкой, глотая слезы, огромные, как фасолины.

Мыхайло сказал:

– Ну, в путь. Девки, одевайтесь, и тепло, потому что в поле вьюга. Живо. Благодарствую, хозяин, за гостеприимство. И благослови вас Господь, колядники, за радостное представление. Морцин, брось монету жиду в шапку. Или нет, брось две. Пусть знают колядники, что мы не какие-нибудь там хамы. Может, когда и к нам в усадьбу с колядками заглянут. Особенно Ирод.

Морцин полез в кошель, но остановился и затупил, потому что среди колядников не было жида, а по обычаю именно жид собирал по окончании колядования деньги в шляпу или в ермолку.

– Жида нет, Мыхайло.

– Как это, мать твою, нет? – Ноздри дворового опасно заиграли, и он крепче сжал в руке косу. – Где жид, спрашиваю?

– Н-не было у нас жида, – набрался наконец смелости