Игорь рассказал, что, пока болевой синдром не выражен, он справляется ибупрофеном. Но мы оба знали дальнейший сценарий развития болей. Скоро в ход пойдут наркотики, потом они перестанут работать, и затем до самого конца Игоря ждет бесконечная и страшная пытка болью, с поломкой воли и превращением в ноющую интеллектуальную развалину.

– Помню, как на заре своей юности, совмещая учебу в институте с работой санитаром в отделении кардиологии, я наблюдал, как в нашем отделении умирал красивый, но уже изможденный болезнью мужчина, – продолжал он. – К нему приходила молодая жена с мальчиком лет пяти. Этот пациент был знакомым нашей заведующей и лечился у нее в непрофильном отделении. Как бы сейчас сказали, получал хосписную помощь, – усмехнулся Игорь. – Перед их приходом медсестры ставили мужчине тройную дозу морфия, и только это ненамного приглушало его боль. Через месяц он неожиданно умер. По прогнозам, ему предстояло жить еще два-три месяца, но, как говорится, Господь прекратил его мучения. Или он ушел на передозировке морфия. Я не знаю, он умер не в мою смену. Но вот образы его жены с сыном преследовали меня на протяжении всей моей жизни. И я, где-то на самом дне своего подсознания, боялся и, кажется, даже предвидел аналогичный конец для себя. И смотри-ка – не ошибся. – Он тяжело вздохнул. – Только вот умирать-то я буду один – старшие дети далеко, родителям не скажу ни слова, а младшего сына ко мне не отпустит вторая жена…

Но я, всю жизнь свою служа Родине в самых горячих точках, смерти не боюсь. Я был рядом с ней и уважаю ее как противника. Думаю, она не забудет, как периодически я вступал с ней в переговоры и просил не забирать моих бойцов. Многие считали, что те, кто должен был умереть, выживали, но я-то знал, что это был наш со Смертью договор. – Повисла пауза. – И вот теперь я чувствую ее ауру, ее энергетику, она где-то рядом и вскоре примет меня в свои объятия… Я не врач, но понимаю – все потуги и старания безнадежны и являются лишь мучительным продлением нескольких ужасных месяцев оставшейся жизни. Поэтому я не буду проходить курсы лучевой и химиотерапии – при моей опухоли и метастазах прогноз очевиден. И я осознанно иду на это. Лишь одна надежда, что Смерть не заставит себя долго ждать и наблюдать за моими мучениями, а по старой дружбе все сделает правильно. На это я точно надеюсь.

Я опять выпустил его из своего поля зрения на долгие годы. Хотя для меня эти годы пролетели как один день. Банальная фраза стала для меня не банальной. Я как будто нырнул в реанимационную жизнь в последние годы прошлого столетия и вынырнул из нее только сейчас. Я вдруг увидел Стинга, вдруг увидел Roxett и Сюзи Кватро, Де Ниро и Аль-Пачино, Клинтона и Крис де Бурга – и не узнал этих людей. Неужели эти старики и старушечки и есть те славные герои, которые почему-то постоянно были рядом и, как я думал, в неизменном виде? Теперь, глядя на них, я вдруг стал осознавать свой возраст. Хотя все мое естество не могло, да не только не могло, но и не хотело воспринимать эту ужасную действительность. Ведь у меня был маленький сын, молодая жена, друзья в основном в возрасте моих старших детей. И когда я встречал очередного пациента своего возраста, то не мог поверить, что это мои ровесники или ровесницы. Я смотрел на этих старичков с грустью и сожалением, ведь я был абсолютно другим. Я был молодым, но, может быть, чуть более зрелым, но никак не похожим на них. Мои сотрудники, мои друзья и родственники всем своим поведением и отношением со мной никогда не акцентировали неравенство в возрасте. Я был своим среди этих молодых, умных и бодрых людей, и, соответственно, себе казался таким же.

И вот я встречаю седого пожилого мужчину и не узнаю в нем своего бывшего сослуживца, с которым прослужил в госпитале целых восемь лет и с которым всегда был в прекрасных отношениях. А ведь Илья Зельц был гораздо младше меня.

– Артем Сергеевич, дорогой! Вы ли это? Без единой сединки, волосы красите? Вы вообще не меняетесь! Может быть, душу дьяволу продали за сохранение молодости? Сколько мы не виделись? Все по телефону да по телефону. Кажется, последний раз лет десять назад… Да, точно! Нет, это необъяснимо!

Его восхищенно-удивленная тирада не несла в себе ни капли лести и лилась бальзамом на мою душу. И я еще раз убеждался в верности своей теории продления молодости и жизни в целом. Много лет работая в реанимации, я постоянно сталкивался с ситуациями, когда молодые люди превращались в глубоких стариков в течение нескольких недель на фоне различных критических состояний. Даже если они и выживали, то никогда не возвращались к своему прежнему внешнему виду до начала болезни или травмы и в последующей жизни выглядели значительно старше своих лет. Этот механизм старения не объяснялся банальными сентенциями вроде «болезнь ни кого не красит» или танатогенез, или митохондриальное истощение. Мне, жесткому прагматику и последователю теории функциональных систем Анохина, всегда хотелось понять, с какого этапа жизни биологической системы начинается старение и что можно сделать для предотвращения или замедления этих процессов. И, кажется, я нашел этот ключик.

И имя ему соматотропный гормон. Ведь это он, вырабатываясь в гипоталамусе, регулирует практически все обменные процессы в организме, в то же время являясь регулятором иммунной системы – именно с момента начала падения уровня соматотропного гормона в организме и начинается старение. Следовательно, поддерживая в организме постоянный уровень соматотропного гормона, можно замедлить этот процесс. И периодическое введение этого гормона поможет если не сохранить, то продлить молодость. Так я думал, по крайней мере. При этом было широко известно о применении соматотропного гормона в спортивной медицине как мощнейшего анаболика.

Правда, из-за неконтролируемого использования применение соматотропного гормона как анаболика стало приравниваться к распространению наркотиков. Несистемный подход к применению давал только временный эффект, а введение сразу же большого количества гормона приводило к нарушению естественного его синтеза и в последующем к самым непредсказуемым последствиям. Применять же гормон с заместительной целью для продления молодости и предотвращения старения никто не догадывался. Это считалось неоправданным и неэффективным. Я перерыл массу литературы о применении соматотропной терапии в медицине критических состояний и действительно обнаружил поток публикаций, где-то до середины 90-х годов прошлого века. А затем – ничего, красный стоп-сигнал. Мало того, в последних статьях утверждалось о вреде применения гормона при черепно-мозговых травмах и иных реанимационных ситуациях. Тем не менее я начал применять соматотропную терапию у практически безнадежных пациентов, обосновывая целесообразность применения гормона лабораторными показателями, указывающими на критическое снижение его уровня в организме. При этом у всех пациентов развивался вторичный иммунодефицит, в основном Т-клеточный. И что? А то! Ни один пациент из группы самых тяжелых черепно-мозговых и сочетанных травм не умер на фоне применения соматотропного гормона. Более того, пациенты, которые находились в глубоких комах, восстанавливали сознание. Иммунитет также постепенно приходил в норму, что подтверждалось отчетливой динамикой восстановления уровня Т-лимфоцитов. Эффект соматотропной терапии был похлеще глубокой магнитной стимуляции мозга и набирающей популярности ультразвуковой стимуляции.