Тави так и не решилась потревожить ее. Смущенная, она прошла несколько метров и нацелила фотоаппарат на усача в растаманском берете. Тот разложил свой нехитрый товар на куске покрывала, расстеленном прямо на асфальте. Вязаные береты в красную, зеленую и желтую полоску, кулоны с портретом Боба Марли и пятилистником… Усач так старательно позировал, что в приступе благодарности Тави купила у него бандану – красную, с узором из все тех же неизбежных конопляных листочков – и тут же повязала ее на голову. У нее осталось ощущение, что спроси она, и у растамана нашлась бы конопля и во вполне натуральном виде, но этот пункт туристической программы точно был не для нее.

Однако встреча с веселым усачом вызвала в Тави желание совершить что-нибудь хотя бы немного хулиганское. В конце концов, она туристка, она отдыхает… пусть убийца видит, как она расслабляется. Слабенькая Иная, которая не пользуется своими способностями. Может, даже не знает о них. Она подошла к стенду, обещавшему плетение косичек и дредов, потрогала выставленные для примера синтетические пряди, блестящие и гладкие, переливающиеся всеми цветами радуги. Начала было подбирать оттенки, но, узнав, сколько времени займет сооружение прически, поспешно ретировалась. Сидеть два часа на табуретке?! Нет уж, даже если бы у Тави было время, она потратила бы его по-другому.

Однако вид косичек и дрэдов напомнил ей о баре, спрятанном в одном из переулков. Ничего выдающегося, даже перекусить, кажется, нечем: только два вида местного пива и энергетики пополам с водкой. Зато крутили там исключительно регги – по кругу, альбомами, без разбору.

Уже на подходе Тави начала приплясывать. Некоторые вещи не менялись, и как же это было славно! Бар никуда не делся, на месте были три тяжелых деревянных стола, пыльное, выгоревшее растаманское знамя на стене за стойкой и басы в характерном ритме из колонок.

– «Propaganda spreading over my name, say you wanna bring another life to shame, – запела Тави. – Oh, man, you just a-playing a game…»[4]

Она запнулась, сообразив, что только что произнесла что-то важное. Впереди в тесной темноте переулка мелькнуло оранжевое: то ли велосипедные катафоты, то ли луч подсаженного фонарика… А может, кусок оранжевой ткани, в которою заворачиваются здешние монахи. Монахи, которые выходят из монастыря только в первой половине дня – если у них, конечно, нет каких-то важных дел. Очень важных дел.

– «And then you draw bad card…»[5]– машинально проговорила Тави.

Он считает, что асуры способны только на зло. Он оказался рядом вчера, когда Тави стояла над только что убитым фокусником. Он поверил ей и спрятал от Ночного Дозора. Не потому ли, что точно знал: Тави не виновна, и не мог подставить вместо себя? Из религиозных соображений. Он много чего делает из религиозных соображений, добрый мудрый Дэнг…

Похоже, Тави нашла того, кто убивал Иных, забредших на свою беду в туристический центр Бангкока. Но была ли она этому рада?

Кажется, она только что вытянула очень хреновую карту.

* * *

Чем дальше Тави углублялась в похожую на ущелье подворотню, где исчезло оранжевое пятно, тем слабее становилась ее решимость. В оставшемся позади баре колонки, из которых все еще доносились жизнерадостные ритмы регги, вдруг, хрюкнув, выдали протяжный, полный смутной жути пинкфлойдовский запил. Тави охватила неясная тревога. Порыв найти Дэнга и объясниться с ним иссякал, ярость потускнела. Что она скажет монаху? Что станет делать потом? У нее нет сил даже на разговор, не то что на активные действия. Тави шла все медленнее; подошвы сандалий по-старушечьи шаркали по грязному неровному асфальту. В животе тяжелым холодным комом заворочался страх и затих, выжидая чего-то.

В переулке быстро холодало, будто где-то рядом работал мощный кондиционер. Пот высох, оставив липкую пленку, и тонкие волоски на руках встали дыбом. Неприятный сухой холод… Ладони вдруг стали влажными. Здесь отроду не водилось прохлады, наоборот – вечно несло чадным жаром из гостиничных кухонь, выходивших на зады. Неужели за год успели накрыть переулок крышей и поставить кондиционеры? Тави взглянула наверх – в расщелине между крышами пульсировало мутно светящееся небо Бангкока. На затылок давило, будто кто-то сверлил его взглядом. Следят, равнодушно подумала она, глаз не сводят, все никак не угомонятся. Ей захотелось разозлиться на преследователей, но эмоции были бледные, как вялый карандашный штрих, стертый ластиком. Слишком много всего произошло за последнее время. Способность Тави чувствовать просто истощилась. Ей хотелось хотя бы испугаться: что-то было не так. Но страх тоже не шел; лишь где-то под солнечным сплетением мелко дрожала от напряжения какая-то жилка.

Воздух становился все холоднее, желтоватый свет фонарей сменился синюшно-серым. Она так устала. Ноги налились бетонной тяжестью, в глаза будто песка насыпали. Так устала… Тави, горбясь, сделала последний шаркающий шажок и замерла. Навалилось свинцовое оцепенение. Так хорошо было бы сейчас отдохнуть. Прилечь прямо на асфальт – здесь, под стеной дома, в непроглядной тени между задним крыльцом и мусорным баком. Такое уютное, скрытое местечко. Свернуться в клубок, чтобы не замерзнуть, и подложить руки под щеку. Она только поспит, а потом пойдет дальше. У нее больше нет сил прятаться, догонять, говорить. У нее не осталось сил жить. Кто-то за спиной подсказывал: ей необходимо отдохнуть. Немножко поспать…

Вдруг стало горячо между лопатками, как будто к позвоночнику приложили камень, весь день пролежавший на пляже. За спиной раздался невнятный возглас, шум падения. Не рассуждая, Тави оглянулась, одновременно проваливаясь в Сумрак, как в ледяное желе. Увидела, как с поросшего какой-то синей дрянью раскрошившегося асфальта плавно поднимается длинная фигура, которую не разглядеть толком за туманом. Человек – нет, Иной – медленно, будто сомневаясь, протянул руку, и структура Сумрака нарушилась. От груди Тави мучительно медленно потянулись бледные, извилистые струйки. Мгновение она смотрела, как они утолщаются, становятся все быстрее. Отвратительное тянущее чувство внутри, будто этот туман – ее собственные жилы.

– Дэнг? – хриплым шепотом окликнула Тави.

Асур расправил плечи и шагнул на нее, продолжая вытягивать – что? Неинтересно… надо поспать, а подумать можно и потом. Убийца надвигался уверенно и спокойно, и Тави не могла, никак не могла поверить, что монах мог так поступить с ней.

– Дэнг… – снова прошептала она. – Не надо, зачем, не надо, Дэнг…

Она искала в себе хоть какую-то энергию, какие-то чувства. Обманута, предана; тот, кому она доверяла, шел убивать ее. Где ярость? Где горе? Только апатия, только тупое, равнодушное удивление: не может быть… Тави ухватилась за эту вялую тень эмоции, как за спасательный круг. Не может ведь быть…

– Ты не Дэнг! – выкрикнула она, и убийца чуть качнулся, будто его пошатнула звуковая волна. – Ты не он!