– Проблемы этического свойства, – желчно ответил Семен.

– Он не может, – весело объяснил Илья. – У Сильвии хватило ума наложить защиту. Они просто не могут влезть в архив без тебя, я правильно вас понимаю, уважаемый Дингири?

Инквизитор душераздирающе вздохнул.

– В связи с этим мы предлагаем уважаемой Тави должность…

– Да не хочу я! – Тави даже подалась назад, уперлась в парапет. С трудом подавила желание выставить перед собой ладони, будто отпихивая Инквизитора вместе с его предложением.

– А архив хочешь? – внезапно вмешалась Юля, и Тави, не успев даже подумать, жадно кивнула. – Тебе не нужно работать у них. Тебе надо просто работать где-то. В любой официальной организации Иных. Я правильно понимаю, Борис Игнатьевич?

– Да что ж такое… – жалобно проговорила Тави. – Что же это такое…

– Любопытство – не порок, – похлопал ее по плечу Семен. – Отправляйте ведьмины бумажки в Москву, Инквизитор.

Тави вспомнила, как сидела неподалеку на бортике бетонной кадки с акацией и думала о грандиозной картине неведомого художника. О картине, в которую нельзя влезать неумелыми руками. Как она ошибалась тогда, думая, что смотрит на нее извне. Перед ней был очередной фрагмент полотна. В сером плаще Дингири играли красноватые тени. Подушечки пальцев, сжимающих лиловатый лист бумаги, были розовыми. Коричневое, с голубоватыми тенями на висках лицо Дингири морщилось, будто он ел зеленый-презеленый лимон. И этот мазок зелени добавила на холст Тави. Она сама была частью картины – и, даже если бы захотела, не смогла бы стереть с полотна ни себя, ни следы своих кистей.

Великий Гесер засмеялся, и его хохот спугнул с тамаринда стаю скворцов с пронзительно-желтыми хохолками.