Вокруг меня голоса торговцев завывали подобно муэдзинам, призывающим верующих на молитву; сливаясь, слова превращались в единый звук, который попеременно то взлетал ввысь, то падал. Возможно, это эхо мусульманского мира было не случайным. Сицилийская жизнь пронизана арабской культурой: она нашла свое отражение в названиях — в том числе и Кальтаниссетты, которое происходит от арабского «калат эль ниссат», что значит «замок молодых женщин»; в языке, в отношении ко времени и в сицилийской кухне. Многие из тех фруктов и овощей, которые продавались на базаре — апельсины, лимоны, баклажаны, — а также рис обязаны своим появлением на острове сельскохозяйственным приемам, привезенным сюда арабами. Однако арабское влияние не ограничилось их выращиванием, оно распространилось и на приготовление пищи. Специи и их применение, шербеты и мороженое, сладкая выпечка, приготовление пищи над огнем на шампурах, глубокое прожаривание овощей и их фаршировка — все это наследие арабской кухни.

— Как дела? — поинтересовался я у торговца фруктами, у которого купил килограмм пушистых желтых персиков, привезенных из Риберы.

Упоминание географической принадлежности имеет определенный смысл: персики их Риберы славятся своим качеством, а эти были первыми в сезоне.

— Хорошо, — бодро констатировал он. — Сейчас многие делают покупки в супермаркетах, это верно, но я зарабатываю вполне прилично. Да, богатым себя не назову, однако ж и не голодаю.

Я зашагал прочь, чувствуя, как по моему подбородку течет пронзительно-сладкий персиковый сок. Я сожалел лишь об одном: о том, что не могу вернуться домой, нагруженный пакетами, тонкие ручки которых врезаются в пальцы, с предвкушением восторга от тех блюд, которые приготовлю себе на обед.

* * *

— Ах, нынче рынок не такой, каким был прежде, — сокрушался Паскуале Торнаторе, маркетолог, любитель хорошей кухни и музыки и патриот Кальтаниссетта.

Будущее рынка волновало его.

— Молодые люди больше не ходят туда за покупками. Сколько молодых лиц вы там видели?

Было время обеда, и мы сидели за столом в просторной квартире, в которой он жил со своей женой. Супруги много работали, и в тот день они готовили на стол точно так же, как и обычно: быстро, но без суеты. Тарелка местной салями; паста с баклажанами и чесноком; сыр, фрукты и по стакану вина каждому — вот и все, однако качество продуктов вызывало восхищение. И, помимо прочего, это была «правильная» еда, приготовленная, как говорится, с нуля и съеденная во время приятной беседы, а не какая-то там закуска, наскоро проглоченная в молчании в перерыве между заседаниями.

Я ответил ему, что видел на рынке людей разного возраста — и молодых не меньше, чем пожилых, — и что большинство торговцев показались мне вовсе не старыми. Во всяком случае, они были моложе меня.

Но Паскуале это не утешило. Он настаивал, что рынок приходит в упадок, как и традиции сицилийской кухни. Часто ли мне приходилось слышать подобные сетования в континентальной Италии?

Конечно, продолжал Паскуале, есть супермаркеты, хотя он еще не видел ни одного стоящего, да и припарковаться возле них и делать покупки так, чтобы тебе это было удобно, совершенно невозможно. Главная же проблема, на его взгляд, заключалась в том, что муниципалитет с большой неохотой выдает лицензии торговцам с транспортабельных лотков, особенно продающим овощи и фрукты, чьим товаром я так восхищался. Муниципалитет подталкивает их к тому, чтобы они торговали в определенных районах, приблизив, таким образом, рынок к покупателю. Разумеется, это создает удобства для потребителей, но при этом уменьшается критическая масса самого рынка, и в результате он окончательно исчезнет.

В характере Паскуале любовь к людям, к хорошей кухне и к музыке сочетались с глубоко пессимистическими взглядами на жизнь и на будущее его родины. Словно он обреченно согласился с великим сицилийцем, писателем Леонардо Шаша, который утверждал, что загнивание Сицилии не временное, а постоянное явление. Казалось, что непрекращающаяся смена завоевателей, оккупантов и эксплуататоров наделила сицилийцев таким глубоким и неискоренимым пессимизмом, что они превратили нечто ироде защитного нигилизма в жизненную энергию.

Результатом стала двойственная реакция на мир. С одной стороны, Паскуале рассматривал кулинарию как ключ к возрождению туризма, который, в свою очередь, должен способствовать возрождению Кальтаниссетты. Он разработал планы кулинарных фестивалей. С энтузиазмом говорил о таких местных деликатесах, как бисквитные кольца, недавно спасенные от полного забвения. В то же самое время его огорчало незнание местными детьми национальной кухни, и вместе с участниками движения «Медленное питание» он разбил огород при одной из больших начальных школ. Все его слова и дела подкреплялись необыкновенным энтузиазмом, наполнялись верной отдачей и неистощимой энергией. Я был счастлив, что мне удалось вдохновиться его пафосом, особенно когда он подчеркнул, что скоро школа будет продавать часть выращенного учениками урожая.

* * *

Настал базарный день в приходской школе дона Милани. Она располагалась в большом, соответствующем своему назначению здании из необожженного красного кирпича и серого бетона, окруженном жилыми блоками. Даже при ярком солнечном свете школа производила мрачноватое впечатление, но за ней раскинулся пышный огород Прогетто Орто Сколастико с рядами бурно растущих овощей. Около каждого висела табличка, на которой значилось то или иное именование: «Капуста», «Лук „Краса Тропеа“», «Клубника», «Цуккини», «Сельдерей», «Турецкий горох». Площадь огорода составляла никак не меньше полгектара, каждая грядка была ухожена и снабжена черным шлангом, из которого канала вода. Одни растения явно чувствовали себя лучше, другие — хуже, турецкий горох выглядел отменно, как и латук-салат и капуста, а вот лук и сельдерей явно нуждались в дополнительном внимании.

На широкой бетонной площадке между школьным зданием и огородом толпилось более ста пятидесяти учащихся. Некоторые из них помогали накрывать столы яркими, разноцветными бумажными скатертями — желтыми, зелеными, розовыми, оранжевыми, — каждая из которых была украшена вырезанными из бумаги, разрисованными и наклеенными морковками, кабачками, луком или перцем. За столами на веревках, натянутых между цементными колоннами, висели постеры, сделанные самими детьми и рассказывающие об основных этапах Прогетто Орто Сколастико. Когда я приехал, их внимательно изучал маленький мальчик, одетый в джинсы, штанины которых были здорово загнуты наверх, и в белую курточку с синими полосками на рукавах. В течение нескольких минут он стоял неподвижно, сложив руки на груди. За его спиной стайка девочек и мальчиков окружила учителя.

— Quanti pennarelli, Giuseppe? (Сколько фломастеров, Джузеппе?)

— Trenta sette, signora. (Тридцать семь, синьора.)

— Non sipreoccupa. (Не волнуйся.)

— Primo scriviamo. (Сначала мы пишем…)

— Io, signora, iol Sono. (Я, синьора! Я!)

— Calma te, Satva. (Успокойся, Сальва.)

В это время другие дети в нарядных сине-зеленых колпачках снимали урожай латук-салата, которому была отведена роль «героя дня». Они аккуратно расставляли пучки по коробкам корнями вниз. По одной коробке дети поставили на столы, а остальные составили в тени позади. Этим занимались примерно сто пятьдесят учащихся в возрасте от восьми до десяти лет, и я подумал о том, как бы отнеслись к подобной инициативе их английские сверстники. Возможно, точно так же. Заниматься таким делом куда интереснее, чем сидеть в классе. Почему во времена моего детства мы никогда не продавали овощи, которые выращивали для своих родителей? Это куда более приятное и оригинальное занятие, чем регулярное выпрашивание у них денег на школьную столовую либо на поход в тренажерный зал или в бассейн.