По мнению Каролины, истинный талант Элеоноры заключался в искусстве подражания; по этой причине она легко могла заняться чем угодно – ей требовалось всего лишь подражать уже существующим достижениям в той или иной области и тем самым сойти за знатока.

Когда Элеонора вышла замуж, Каролина была за границей и до нее мало что доходило. Она знала только, что после войны Элеонора бросила мужа, взяла его фамилию и открыла школу танцев, выбрав в партнеры мужчину – Эрнеста Мандерса. Спустя несколько месяцев Каролина и Лоуренс стали жить вместе. К этому времени связь Элеоноры с Бароном начала приобретать постоянство. Теперь Каролину раздражало в старой подруге то, что со студенческих дней в Кембридже Элеонора, видимо, не изменилась по существу и, казалось, была счастлива такою и оставаться. Правда, Лоуренс был из таких же, но в Лоуренсе Каролине нравились многие качества, какие она не терпела в других. Она понимала, что эти ее чувства и нелогичны, и предвзяты, но не могла заставить себя чувствовать по-другому.

Чтобы скрыть презрение, которое вызывала у нее Элеонора, она сказала:

– Погляди на руководителя джаз-банда. На кого он, по-твоему, смахивает?

Она назвала кембриджского преподавателя со скошенным ртом, носившего очки без оправы. Элеонора захохотала и долго не могла остановиться. В тот вечер она выпила больше Каролины.

– Точь-в-точь, – согласилась она и рассказала Каролине историю, из которой следовало, что этот преподаватель умер.

– Этого я не знала, – сказала Каролина, ужаснувшись тому, что ее шутка развеселила Элеонору. Заметив, что Каролина разом посерьезнела, та заявила:

– И все равно этот парень – точная его копия.

И начала перечислять других музыкантов, более или менее напоминавших мужчин, которых они с Каролиной договорились презирать в дни своей дружбы, отчего Каролина засмеялась. Она перевела разговор в шутливое русло, поскольку они вроде как развлекались, развлекаться же можно было, лишь обратившись к единственным приятным совместным воспоминаниям – их студенческой дружбе. Каролина перестала беспокоиться из-за того, что выдала себя строгой набожной миной, когда Элеонора рассмеялась над умершим. И, позволив Элеоноре смешить себя, она почти забыла о подозрении, что та стремится ублажить ее расшатанные нервы. А подозрение было верным: именно это и делала Элеонора, наклоняя свою темно-каштановую голову к черно-каштановой голове Каролины.

Из полумрака возникли две бутылки джина. После третьей рюмки из первой бутылки Лоуренс заявил:

– В жизни не чувствовал себя трезвее. Иной раз просто не забирает – и все, ну никак не получается напиться.

Элеонора сочувственно на него посмотрела, словно знала, что он тревожится из-за Каролины. Это раздосадовало Каролину – она-то знала, что больше всего он тревожится из-за бабушки.

Танцуя с Эрнестом, а танцевать с ним было как танцевать с привидением – он все время куда-то ускользал, словно его и не было рядом, – Каролина ощущала себя управляемой ракетой. Она заметила, что Лоуренс с присущим ему любопытством изучает портсигар Элеоноры, и подумала: «Он все время ищет только одно – то, что вообще ищет в жизни». Ее восхищали его способность начинать снова и снова и его мужество, даже если речь шла всего лишь о портсигаре.

Потом Лоуренс танцевал с Элеонорой, затем Каролина увидела, что они сели и Элеонора доверительно с ним заговорила. Она рисовала на столешнице круги донцем стакана, останавливаясь лишь для того, чтобы задумчиво вздохнуть и приложиться к содержимому, как оно часто бывает к концу ночи с выпивкой, когда женщина доверительно рассказывает одному мужчине о другом.

По стенам «Пилона», насколько можно было их различить, висели большие позолоченные рамы. В каждой на месте картины красовался квадрат черного бархата. Такова была фирменная марка заведения. Легко скользя с обмякшим Эрнестом по их участку танцплощадки, Каролина поймала взглядом голову Элеоноры на фоне одного их таких квадратов черного бархата – портрет в раме, хотя и не вполне четкий, требующий завершающих штрихов.

– Я сказала: «Уилли, так дальше продолжаться не может, не может – и всё».

Элеонора впадала в пьяную сентиментальность. Она вряд ли относилась к неврастеничкам, но безразлична Лоуренсу она была не поэтому. Просто ему был симпатичен Барон, а Элеонора, хотя ее измены и были ее личным делом, рассказывала о них кому не лень, за исключением самого Барона, который о них и не подозревал.

Лоуренс впился взглядом в ее маленький золотой портсигар, словно тот был сама Книга жизни, и кивнул в знак того, что слышит откровения Элеоноры.

– Если б он мне изменял, – продолжала она, – я бы могла это понять, могла бы простить. Но я даже не подозревала об этой мерзости, а ведь он, судя по всему, занимается этим долгие годы. Я, конечно, знала про его интерес к сатанизму и тому подобным штучкам, но думала, этот интерес чисто теоретический. У него полно таких книг, я-то думала – он их собирает. Но, похоже, это тянется уже много лет – черные мессы и всякое такое, жуть, спроси у Каролины, она все знает про черную мессу. Я чувствую, что он мне нанес личное оскорбление, словно я застукала его со шлюхой. Я сказала ему: «Уилли, придется тебе выбирать между мной и всей этой мерзостью, совместить одно с другим не получится». Потому что, Лоуренс, он, как я говорила, нанес обиду моему здравому смыслу, не говоря обо всем прочем. А он ответил, что мое отношение его забавляет. Забавляет. Я не склонна к преувеличениям, больше того, я не религиозна, но я, Лоуренс, твердо знаю, что черная месса – поистине зло в самой ее сути. Я вполне допускаю, что он как-то воздействовал на Каролину.

– В каком это смысле, дорогая моя?

– Не знаю, правда или нет, но я слышала, что недавно она провела ночь с Уилли и…

– Да, с его стороны было очень мило принять ее на ночь. Тогда она болела. Но, думаю, то был своего рода кризис. Он миновал, и сейчас она выздоравливает.

– Но я слышала, что после той ночи она начала слышать разные вещи. Так я слышала, а если тебе что-то рассказывают, пусть самое невероятное, как не услышать!

Лоуренс не сразу понял, что она хотела сказать, и, пока ломал над этим голову, Элеонора гнула свое:

– Разве Каролина не слышала разные вещи?

– О тебе, красавица?

– Да нет. Голоса. Духов. Слышала…

– Пойдем потанцуем, – предложил Лоуренс.

Это была их вторая попытка. Она держалась на ногах еще хуже, чем в первый раз, и все его усилия сводились к тому, чтобы не дать ей упасть.

– Слишком много народа, правда? – сказал он.

– Да. Пойдем выпьем.

Эрнест и Каролина уже вернулись с площадки. Элеонора сразу спросила ее:

– Каролина, что ты думаешь о черной мессе?

Каролина отдалась веселью душой и телом. Она продолжала взмахивать руками в такт музыке.