…вместо того, чтобы отправиться поездом, выехали из Лондона на машине, хотя «эм-джи» Лоуренса давно пора было отдать в ремонт. Но они поздно встали и потратили время на бессмысленные разговоры сперва об Элеоноре, которая, по их единодушному мнению, была «бедняжкой», потом о самих себе. Тюк. Тюк.

– Ты это слышал? – окликнула она Лоуренса.

– Нет, милая, я ничего не слышал.

Он встал с раскладушки и вошел с тревожным выражением на лице.

– С тобой все в порядке?

Она сидела в постели, изучая стенографическую запись.

– Ничего не понимаю, – заявила она. – Ровным счетом ничего.

И она прочитала ему записанное.

– Твои мысли опережают время. Не волнуйся о завтрашнем дне. Мы сможем поспать подольше и уехать поездом ближе к вечеру.

– Эти слова не я придумала, мне их сказали, – заявила она, но как-то не очень уверенно.

– Мне перебраться к тебе?

– Сперва приготовь чаю.

Он занялся чаем, а Каролина осталась в постели разглядывать стенограмму.

Он принес чай и сказал:

– Переберусь-ка я к тебе.

Диван-кровать был полуторный, так что место для него с трудом, но нашлось бы. Каролина, прихлебывая чай, обдумывала, как быть, и наконец заявила:

– Я и одна справлюсь, честное слово.

– На кухне холодно, – сказал Лоуренс.

Он начал устраиваться.

– Я положу между нами подушку, – решила Каролина.

– Может, лучше хлебный нож и молитвенник?

– Исчезни.

– Я одного хочу – хорошо выспаться.

– Я тоже, – сказала она.

В конце концов они перенесли из кухни раскладушку и приставили ее к дивану-кровати. Он подумал о том, какие странные, почти внетелесные сексуальные отношения будут связывать их отныне, раз Каролина считает теперь их грехом. О том же подумала и она.

Наутро они проснулись в двенадцатом часу.

За приготовлением омлета она поведала Лоуренсу, уверенно, как о неоспоримом факте, про свою теорию автора, который пишет книгу на основе их жизни.

Лоуренс знал, что страдающие от наваждений обычно находят доказательства в подтверждение своих самых безумных домыслов. С того времени как он услышал про голоса, в нем не утихал внутренний спор о том, как это скажется на их с Каролиной отношениях. Отсутствие на магнитофонной ленте записей звуков, надеялся он, докажет ей, что они ей только кажутся. Но когда это не произвело на нее впечатления, он задался вопросом – способен ли он до бесконечности ублажать ее фантазию, с тем чтобы Каролина оставалась для него все той же Каролиной, не считая этого единственного различия между ними в восприятии реальности. Или же реальность заставит их расстаться, и для него придет время порвать с ней со словами: «Каролина, ты неправа, ты ошибаешься, ты безумна. Нет никаких голосов, ни пишущей машинки – все это обман. Тебе нужно лечиться от душевного недуга».

Эти слова едва не сорвались у него с языка, когда она в халатике готовила им яичницу с ветчиной и вдруг заявила:

– Я выяснила, в чем тут дело.

Оказалось, что дело в фантастической идее, будто бы их с их знакомыми используют как действующих лиц романа.

– Откуда ты знаешь, что именно романа?

– «Все действующие лица настоящего романа придуманы автором», – процитировала Каролина с поистине безумным смехом. – Дело в том, – продолжала она, – что я стала объективно оценивать случившееся. Это признак того, что я снова нормальна, правда?

Вот уж нет, подумал он. И даже позволил себе предположить:

– Ты работаешь в жанре романа, поэтому не может ли быть, что твой ум…

– Удобно, что я кое-что понимаю в романной форме, – сказала Каролина.

– Да, – согласился он, но немного поспорил с ней, задавая вопросы. – Автор бестелесен? – Этого она не знала. – Если да, то как он может печатать на машинке? Как она может его слышать? Способен ли один человек петь хором? – Этого она тоже не знала, и этого тоже. – Автор – человек или дух, и если дух, то…

– Откуда мне знать ответы на все эти вопросы? Я только-только начала сама их себе задавать. Автор, ясное дело, находится не в нашем, а в другом измерении. Это затруднит расследование.

Тут до него дошло, что против одних безумных доводов он приводит другие, что спорит с чужым откровением. Он едва не пожалел о том, что утратил веру и поэтому не может с большим успехом использовать католическую полемику, чтобы поколебать ее убежденность.

– С католической точки зрения я мог бы сказать что подобное убеждение опасно для души.

– Для души все опасно. С католической точки зрения убеждение опасно в первую очередь соблазном его отрицать.

– Однако его следует поверять здравым смыслом.

– Я так и делаю, – сказала Каролина. – Я уже приступила к расследованиям.

Беседа явно доставляла ей удовольствие.

Тогда он спросил:

– Тебе не кажется, что представление о невидимке, который настраивается на твою жизненную волну, способно поколебать твою веру?

– Конечно. Поэтому его следует испытать здравым смыслом.

– Ну ладно, – устало сказал он. – Никогда не слышал, чтобы католику было дозволено так вольно обращаться с неизвестным.

– С неизвестным имеет дело автор, – объяснила она. – Но я собираюсь ему мешать.

– В этой истории слишком много гностического.

Ее это позабавило.

– Меня забавляет, – сказала она, – что ты выражаешься, как правоверный католик.

– Мне, черт возьми, далеко не безразлично, дорогая, еретичка ты или нет, потому что ты прелестна. Но раньше или позже ты столкнешься с мощным противодействием. Ты говорила отцу Джерому об этой теории?

– Упомянула, что такое возможно. Тогда я только-только сама поняла.

– Он не возражал?

– Нет, и с чего бы? Если чуть-чуть поедет крыша – это не грех. – И она добавила: – Я знаю, что не совсем в здравом уме.

– Нет, Каролина, – ласково возразил он, – ты совсем в здравом уме.

– На твой взгляд, – настаивала она, – я немножко рехнулась. Отрицать это было бы по-человечески оскорбительно.

Как ловко обходит она все подводные камни, подумал он и вспомнил, что такая ловкость приходит вместе с безумием.

– У тебя слегка расшалились нервы, – сказал он.

– У меня то, что следует называть галлюцинациями. Для здравого смысла это твердая истина.

– Каролина, милая, не нужно себя расстраивать.

– Здравый смысл не может меня не расстраивать, потому что он такая же истина, как существование автора или истины веры. И все эти истины причиняют мне боль, каждая на свой лад.