– Папа, как это сделано? – спрашиваю я, подсовывая ему кусок землеройки.

Лопата отца – словно продолжение ноги, погруженная в землю ходуля. Он копает борозду для свеклы.

– Что сделано?

– Эта кость. Посмотри, какая масенькая. Посмотри, пап.

– Она сама такая создалась, Бобби. Землеройка выросла в животике своей мамочки.

– А кто сделал мамочку землеройки?

– Мама и папа землеройкиной мамочки.

– Тогда кто сделал самую первую землеройку?

– Эволюция. Землеройки развились из существ другого вида. – Отец наваливается на лопату, издает «ух», вытирает пот с верхней губы, распрямляется и с ненавистью и любовью оглядывает свое крохотное огороженное королевство. Свекольная борозда породило свое зеркальное отражение – длинный выпуклый хребет земли.

– Из каких существ, пап?

– Наверное, из слонов. А теперь помоги мне с этим корнем.

– А слоны?

– Из свиней.

– А свиньи? – Мне это нравится: как игра, где все время спрашиваешь «почему», пока не дадут денег на сладости.

Отец вздыхает:

– Были маленькие такие рыбки. Они выползли из воды, потеряли плавники, научились дышать и в конце концов стали свиньями.

– А эти рыбки? Они откуда взялись?

– Из моря.

– Но как они попали в море, пап?

– Они выросли из растений. Растений, которые… – Он беспокойно оглядывается, дабы удостовериться, что его не слышат соседи, – наверное, понимая, что ступил на зыбкую почву. И слегка понижает голос – на всякий случай: – Растений, которые произошли от маленьких подводных грибов.

– А грибы?

Отец смотрит на небо и хмурится. Мимо, будто на задание, проносится голубь.

– Был большой взрыв в космосе, и они возникли ниоткуда. Даже в семь лет я подозревал, что это полная фигня.

Норман продолжал разглагольствовать о ДНК. Я его толком не слушал.

– Так вот, в том фильме, что я смотрел по «Би-би-си-2», – нет, вру, по Четвертому каналу, – был парень. Он говорил, что загадка женщины – это, на самом деле, загадка ДНК. И когда мы распутаем код, женские яйцеклетки придут в норму, и женщины опять смогут забеременеть, и мы все посмеемся. А пока что остается…

На этом он вскинул руки и состроил гримасу – я тоже скорчил физиономию и рассмеялся.

– Скорее всего, плакать, – пошутил я, представив, как Иггли и миссис Манн склонились вместе над бланком жалобы, а на постаменте возле них – урночка с прахом Жизели.

– В любом случае, chez moi,[47]– сказал Норман, – загадочность бесит. Возьмем мою Эбби: мягко выражаясь, нелогичная. Пытается поставить видик на запись лотереи – да, но при этом хочет параллельно смотреть что-нибудь другое. И что делает Мадам? Я иногда называю ее Мадам, Сам, – признался он, – потому что она учительница французского. Ну, вернее, французского и домоводства, pardonnez-moi, Monsieur.[48]Так вот, записывает она то, что смотрит, а потом вся такая удивляется, когда обнаруживает, что другое не записалось. И знаешь, что она выдает? «Глупая машина, – говорит. И еще, цитирую: – Я думала, она может записывать две программы сразу, а получилась чистая пленка». По-моему, женщины – восьмое чудо света. Имей в виду, без шуток, – добавил Норман, («извиняюсь») рыгая. – Я верю лишь в то, во что стоит верить. Вот у моих двух девочек – Траляля и Труляля,[49]как я их называю, моих дочурок – никогда не было проблем с техникой. Если они чему и научились от вашего покорного слуги, то это пользоваться инструкцией.

В этом я убедился лично пару недель спустя, когда они со знанием дела показывали, как работает их вибратор.

Я как раз изображал Элвиса – «Тюремный Рок»,[50]как сейчас помню, – когда бармен рявкнул мне:

– Эй ты! Заткнись там! Заткнись!

Мы с Норманом развернулись на стульях; я – так быстро, что пришлось ухватиться за край стола, чтобы не раскрутиться и не взлететь. Восстановив равновесие, я увидел, что весь бар вдруг собрался у телика над стойкой и пристально пялится в экран.

– Новости! – изрек бармен, сложив руки лодочкой у рта, и включил громкость, так что теперь телевизор орал на пределе.

Экран заполнила картина полной разрухи. Летит пыль. Пожарные бегают со шлангами, заливая водой и пеной перекрученный бетонно-металлический каркас горящего многоэтажного здания. Репортер в шлем-каске и противогазе пробирается через дымящиеся руины.

– Вот все, что осталось от Государственного Банка Яйцеклеток сегодня, после взрыва пластида «Семтекс», – поясняет репортер. Даже через противогаз видно, что он чуть не плачет. Мы все уставились на экран.

Репортер не мог продолжать. После еще нескольких кадров тушения пожара и дымящихся обломков единственное, что он смог произнести с глухим всхлипом:

– Возвращаемся в студию.

Где нас ожидали известия погорячее:

– Сегодня вечером надежды Великобритании на будущее были разбиты, – начал диктор, – когда Государственный Банк Яйцеклеток был разрушен мощным взрывом. Здание – и его содержимое – полностью уничтожены. Ни одна организация пока не взяла ответственность за нападение, но, предположительно, за сегодняшним терактом стоят религиозные фундаменталисты.

Пока шли новости, в баре повисло гробовое молчание. В мире не осталось ни одной британской яйцеклетки.

Накрепко приклеенные к стульям, мы досмотрели удлиненный выпуск новостей до конца. Затем бармен встал и вырубил телевизор. По-прежнему никто не произнес ни слова. Тем не менее, осознание произошедшего, наверное, снизошло на нас одновременно, потому что мы вдруг, словно заранее отрепетировали, потянулись за кружками и залпом осушили пиво. После чего Норман бросил:

– Похоже, ребята, Альбиону теперь конец.

Вполне подходящая команда упиться в стельку.

Следущим вечерам я апять делала шпагаты, – писала Женщина, – хоть штота в Нем пугает меня так, что аписаца. Он на стале целует меня, а када астанавливаеца, я чувстую, бута люблю Ево, но все ещо баюсь.

Што ещо ты можэш, спрашывает Он меня.

Обратнава краба, гаварю. Скарпиона. Свечку. Стойку на руках. Завизатся в узел.