нас живущих по нормам гедонизма? Пруд пруди. И — ничего. Никто это не осуждает. Никому это не кажется отвратительным. Напротив, считается, что это — норма. А если ты не очень любишь себя — это отклонение от нормы. Вот так.

Ну, как тут воспитать совестливость?

Человек говорит о себе: «Моя совесть чиста». Ну, так он думает о себе. Может быть, искренне, может быть, рисуясь.

Подобные заявления высмеял Ф. Ницше: «Существует ложь… ее называют «чистая совесть». Он же дал свое толкование совести: «Совесть…не закон, а ваша потребность в законе». Проще говоря, совесть нас мучает, часто в чем-то раскаиваемся, но… все равно грешим. Хождение по кругу.

Как же воспитать совестливость?

Читаем у Фрейда: «Совесть пробуждается посредством родительских наказаний за «непослушное поведение». Вот как, оказывается! Совесть — через наказание, а не через какие-то другие способы вызывать чувство стыда и вины. Он же, Фрейд, продолжает: «Совесть включает способность к критической самооценке, наличие моральных запретов и возникновение чувства вины».

О стыде — ни слова, хотя стыд должен, пожалуй, слегка предшествовать чувству вины.

Ну, вот так мыслил великий психоаналитик…

Итак, что такое совесть? Каков ее «химический состав»? Что в ней первично: стыд или чувство вины? Как вызывать стыд? А вину? Эх, кому это надо сегодня? А если надо, где об этом прочесть?

Глубокое объяснение есть у писателя Егора Исаева: «А совесть в человеке, так же, как и труд, — явление веков, а не дней. Она все равно что почва: срыть легко, нарастить — потребуются века. Совесть и труд — первосоставляющие народности. Они-то и созидают человеческое в человеке…»

И снова обратимся к И. Ильину. «Совесть, — писал он, — есть живой и могущественный источник справедливости; поэтому там, где ее лучи уходят из жизни, человек теряет как бы душевный орган для справедливости и вкус к ней; во что же превратится жизнь в обществе, где этот орган и этот вкус атрофированы? Что за суд сложится в этой стране? Что за чиновничество? Что за торговля? Какую жизнь поведет богатый слой общества? Какое справедливое негодование начнет накапливаться в низах? Какая революционная опасность повиснет над государством?»

Он же, Ильин: «Во всяком жизненном деле, где личное своекорыстие сталкивается с интересом дела, совесть является главною силою…где совесть вытравляется из жизни, — ослабевает чувство долга, расшатывается дисциплина, гаснет чувство верности, исчезает из жизни начало служения; повсюду воцаряется продажность, взяточничество, измена и дезертирство».

«…совесть есть не только источник праведности и святости, но и живая основа элементарно упорядоченной или тем более расцветающей культурной жизни. Совесть есть то светящееся лоно из которого исходят, пронизывая всю жизнь, лучи качественности, ответственности, свободы, справедливости, предметности, честности и взаимного доверия».

«Совесть светит людям не только в момент совестного акта, но и всю жизнь после него. И чем ранее ребенок переживет его до конца, хотя бы один раз, тем лучше. Свет совестного акта имеет свойство не угасать и тога, когда по внешней видимости огонь его померк и не горит более; люди не представляют себе, во что превратилась бы их жизнь, если бы совесть угасла в них до конца и навеки. Бессовестное поколение, если он придет когда-нибудь, погубит жизнь человечества и его культуру на земле».

Идолы вместо идеалов

Угадайте, когда это написано? «В последнее время начало становиться жутко за народ: кого он считает за своих лучших людей… Адвокат, банкир, интеллигенция…»

А это? «Золотой мешок»…Никогда еще не возносился он на такое место и с таким значением, как в последнее наше время, когда поклонение деньгам и стяжание захватывают все сферы жизни и когда под эгидой этой новой условности наибольший авторитет приобретают промышленники, торговцы, юристы и т. п. «лучшие люди».

А это? «Вот в том-то и ужас, что у нас можно сделать самый пакостный и мерзкий поступок, не будучи вовсе иногда мерзавцем!.. В возможности считать себя, и даже иногда почти в самом деле быть, немерзавцем, делая явную и бесспорную мерзость, — вот в чем наша современная беда!»

А это? «О, жрать да спать, да гадить, да сидеть на мягком — еще слишком долго будет привлекать человека на земле…».

Это написано Ф. Достоевским. И читалось в его время как несмываемое клеймо. А сегодня? Сегодня это в порядке вещей.

Чтобы нация не деградировала, в обществе должен действовать народный воспитательный механизм, заключающийся в уважении к возрасту, во влиянии старших на младших. При желании это можно вернуть. Менталитет народа поддается коррекции. Была бы на то политическая воля власти.

Сегодня многие родители исповедуют гедонический принцип — дети должны чувствовать себя раскованно, ни в чем себя не ограничивать. Даже младшие школьники развязно ведут себя в присутствии взрослого.

Раньше можно было взять наглеца за руку и привести к родителям, которые еще добавили бы ремня. Сегодня можно нарваться и на скандал: какое право имел взять нашего ребенка за руку?!

Мы сами создали этот порочный круг. Не разрешая воспитывать своего ребенка другим, лишили себя права воспитывать при случае чужого ребенка. В результате дети чувствуют себя выше критики взрослых и ведут себя в их присутствии, как им заблагорассудится. Взрослые уже не чувствуют себя носителями правил поведения. И им уже безразлично, как они выглядят в глазах детей, что тоже не есть хорошо.

Дети хотят, чтобы ими кто-то занимался. В определенной степени испытывают нехватку требований. А кому их предъявлять, если сами родители исповедуют раскрепощение? И другие взрослые уже как бы не взрослые: боятся сделать замечание. Так дети, развиваясь без требований, сами в свою очередь до конца не вырастают во взрослых.

Мы часто говорим о национальной идее. Мол, жалко, что ее нет. Вот, сформулируем, и все сразу наладится.

Не поможет, наверно, никакая национальная идея, если нет идеалов, являющихся, как известно, условием выживания.

Идеалом должна быть ответственность и способность к самоограничению в условиях свободы.

Идеалы во все времена создавали искусство и литература. Но люди, создающие сегодня искусство, предпочитают создавать идолов, а не идеалы.

Нам говорят: «Как можно вводить художественную цензуру на телевидении и в кинематографе? Это же ограничение демократических свобод. Покушение на свободу слова!»

Так, вступаясь за идола,