Некоторые «грязекопатели» занимаются тем же, чем упомянутые выше «тряпичники при повозке»: они по-быстрому заглядывают в мусорные баки, чтобы заметить и извлечь оттуда нужное для себя. Особым их интересом пользуются емкости, принадлежащие роскошным гостиницам и домам в богатых кварталах. «Грузчики», занимающиеся там уборкой отходов, выручают некоторые карманные деньги от продажи своих находок, обычно после небольшой их починки. Таким образом, запрещенное, но фактически терпимое «клюкарство» практикуется в Париже, Нью-Йорке и других городах. Электрические провода, старые свинцовые водопроводные краны, латунные трубки, медная проволока — все это выуживается, классифицируется и продается скупщикам металлолома. Подобный тип тряпичничества очень распространен в развивающихся странах. Сортировка отходов во время муниципального сбора — тот род деятельности, что дополняет заработную плату грузчиков-«грязекопателей», в 1990 годы, по данным исследования, он занимал до 10% их времени в Мексико, до 30% — в Боготе и до 40% — в Бангкоке.

Деревенское тряпичничество отличается от городского. Например, в Бретани «грязекоп» менял тряпье, кроличьи шкурки, свиную щетину, лошадиные хвосты, железный лом, кости на фаянсовую посуду, платки или фрукты по сезону: яблоки, груши, вишни. В XVIII веке он предлагал в обмен чаши и тарелки из дерева, скупаемые по дешевке у «лесных бондарей», занимающихся своим промыслом, селясь прямо в лесу. Примерное взвешивание старых тканей осуществлялось с помощью безмена (называемого там «krog pouser») или пружинных весов.

В горах Арре с их неплодородными почвами крестьяне дополняли свои доходы другим способом: торговлей вразнос, ткачеством или, наконец, тряпичничеством. Некоторые из них отравлялись в кратковременное странствие, ведя на поводу лошадь, впряженную в двуколку или шарабан, а после Второй мировой войны подчас садясь за руль своей машины. Эти экспедиции за отходами вклинивались между посевной, прополкой и сбором урожая. В начале и в конце вояжа «грязеко-пы» иногда собирались вместе, чтобы пропустить стаканчик сидра в каком-нибудь кафе.

Колеся по дорогам Леона или Корнуайя, они оповещали о своем приезде в селения и хутора, протрубив в рожок, в кларнет, а то и просто выкликая: «Тряпье для тряпичника! Грузи телегу до верха и пусть укатывает!» или: «Тряпье! Тряпье! Для парней из Ла-Рош! А вам за него — тарелки, плошки, ложки да полно шнурков и черешни — для пирогов!» Тут набегали стайки детей и с шумом сопровождали приехавшего. У каждого тряпичника был своей удел, передаваемый обычно в семье по мужской линии, от отца к сыну, приучавшемуся к этому ремеслу с малолетства, отправляясь на промысел вместе с родителем. Собранное «грязекоп» сбывал оптовикам. Часть заработанного шла на постой и прокорм, а также в уплату за патент, который он был обязан получить.

Поскольку тряпичник был интересным гостем, ибо являлся кладезем последних новостей и слухов, он иногда получал место за чьим-нибудь семейным обеденным столом и ел вместе со всеми ржаную похлебку или яблоки, печенные с салом. Но чаще, невзирая на важную экономическую роль, которую этот временный кочевник исполнял, поселяне относились к нему настороженно. «Грязекоп» нередко служил для них расхожим воплощением некоей угрозы. Матери подражали его голосу, чтобы пугать детей: «А нет ли, любезные мамаши, у вас детишек на продажу?!» Но он также пользовался репутацией лихого малого, о чем свидетельствует поговорка: «Горазд плясать, словно тряпичник!» А кюре удрученно поговаривали, что он обыкновенно больше смыслит в стоимости бросового тряпья, нежели в ценности собственной души.

Сбор «тряпок» по домам процветал начиная с XVI века, поскольку они служили сырьем для бумажных фабрик. К 1828 году фабрики Кот-дю-Нор перерабатывали более 450 тонн тряпья, а предприятия в Финисте-ре — 232 тонны. Сортировка тканей производилась на складах, эту работу делали в основном женщины. Затем пресс штамповал из них брикеты, и те шли на бумажные мельницы. В 1900 году во всех больших бретонских городах имелись хранилища тряпья, принадлежащие кому-нибудь из оптовиков. Эти заведения часто вызывали живейшие протесты окрестных жителей, жаловавшихся на опасность возникновения пожара, пыль, сопровождающую сортировку тряпья, и невыносимые запахи, представляющие угрозу для здоровья.

Как и в Париже, здесь тряпичничество стало клониться к закату, как только на изготовление бумаги пошла целлюлоза и появились новые технологии производства. Кризис усилился сразу после Второй мировой войны, когда появились первые синтетические волокна и бумажные мельницы одна за другой закрылись, не выдержав конкуренции больших промышленных предприятий. Тут уж многие «грязекопы» переквалифицировались, уйдя в торговлю новой тканью и бельем.

В бедных странах и в государствах, только начинающих выбираться из тупика, «дикое» собирательство отходов остается весьма разветвленнной деятельностью. Целые бригады мужчин, женщин и детей роются в отбросах на улицах и свалках, зарабатывая таким образом на жизнь. Считается, что 1–2% населения земного шара извлекает средства к существованию из самых незавидных источников. Освоение отходов происходит на всех стадиях: до и во время сбора, в период транспортировки, на промежуточных перевалочных пунктах, на предприятиях по обработке и на свалках.

Как некогда в Европе и в Америке, тряпичники чаще всего — эмигранты из других стран либо мигранты из сельскохозяйственных областей, пришедшие в город, надеясь найти там работу и жить лучше. Сельскохозяйственные работники находят в этом новом занятии, к которому они возвращались в промежутках между сезонными работами, способ пополнить свой кошелек. А для детей улицы копание в отбросах часто единственное средство выживания. Они группами перемещаются от дома к дому, помогают друг другу или ввязываются меж собой в драки, часто довольно свирепые. Во Вьетнаме их называют «буи-дои»: живые пылинки. У них свой кодекс общения, свои предводители, и у каждого — особая «специализация». В Тананариве они наполняют плетеные корзины, называемые «субик», бутылочными пробками или кусками древесного угля; продажа собранного позволяет им, в частности, покупать карандаши и тетради.

В Дели, Маниле, Мехико, Лиме, Тунисе и ряде других подобных городов целые семьи копошатся в уличной грязи, а то и вытаскивают из груд уже дымящихся отходов нечто еще поддающееся вторичной утилизации. Они живут среди всего этого, благодаря этому, то же самое отчасти служит им и источником пищи: они отыскивают подпорченные продукты в отходах, селятся на окраинах свалок в бидонвилях, сколачивая себе жилища из досок и кусков толя, подобранных там же. Нередко тряпичники выкармливают кур и свиней. Из-за прискорбных санитарных условий своего существования эти маргиналы живут под презрительными взглядами «благопристойных» горожан и под недоброжелательной опекой полицейских.

После сортировки их улов сдается прямо в лавки, специализирующиеся на торговле вторсырьем, либо, что бывает чаще, посредникам. Те, кто рыщет среди отбросов, обычно очень немного выручают от торговли найденным. Львиная доля отходит к многочисленным посредникам, зачастую располагающим площадками и складами для сортировки и хранения; они покупают у сборщиков их товар по расценкам, сильно заниженным в сравнении с теми, по которым он перепродается промышленникам. Некоторые из подобных оптовиков, наживаясь без зазрения совести, скапливают целые состояния.