Я присмотрелась.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Подростков часто так надувают.

— Слава богу!

— На вашем месте я бы не успокаивалась, — сказала она, придерживая открытую дверцу машины. — Ваш сын покупал совсем не тальк.

Роман видел, как я возвращалась домой в разном состоянии и в разной компании, но впервые на его памяти я втащила свою добычу в вестибюль волоком. Таксист получил гигантские чаевые и смылся.

— Боже милостивый, кто это? — ахнул Роман, мигом пришедший мне на помощь.

— Мой крестник.

— Каспар? Не может быть!

Да-да, наш швейцар знает поименно всех моих крестников. В то время я считала, что в этом нет ничего особенного.

— Сегодня ему стукнуло шестнадцать.

— Ничего, на пользу пойдет. Верно? — Роман ободряюще закивал. Но успокоить меня не сумел.

Роман помог мне дотащить Каспара до спальни и ушел. Я сама раздела крестника и уложила его на свою кровать, застелив ее старым полотенцем. Перепачканного Каспара снова затошнило. Я привела его в порядок, стерла блевотину с губ и по возможности с остальных частей тела, убедилась, что ноздри ничем не забиты, завернула в чистую махровую простыню. Затем уложила в позу плода и застыла в ожидании следующего приступа рвоты, боясь, как бы он не захлебнулся или не подавился языком. Я не спала всю ночь. К рассвету я чувствовала себя так, будто родила сразу подростка.

Сквозь сон до меня не сразу дошло, что в дверь стучат. Затем зазвонил мобильный. Потом — домашний телефон. Я уронила руку с дивана, на котором прикорнула на часок, когда Каспара наконец перестало рвать, и пошарила по полу. Телефон должен быть где-то рядом. Помнится, я еще звонила в справочную медицинскую службу: замотанный в одеяла Каспар был таким холодным, что я заподозрила у него переохлаждение и перепугалась.

— Открой дверь, это я.

— Э-э-э…

— Я принесла горячий кофе.

Я разлепила глаз и уставилась на телефон.

— Клаудиа?

— Кто же еще?

— А мне-то откуда знать. Может, ты мне снишься.

— Нет, стою у тебя за дверью. Скоро двенадцать, просыпайся.

Я поплелась к двери.

— Бог ты мой, — покачала головой Клаудиа, протягивая мне стакан с кофе. — Ты что, недавно вернулась?

На мне по-прежнему был нарядный, но перепачканный топик. Выглядела я, понятно, как чучело.

— Длинная выдалась ночь?

Я глотнула сладкого кофе с молоком и чуть не расплакалась от благодарности, потом кивнула и сделала еще глоток. Клаудиа прошла вслед за мной к барной стойке.

— Хм… — Она окинула взглядом сброшенную одежду, которой был усеян весь пол в зоне гостиной. Подцепила двумя пальцами джинсы, отодвинула с дороги поношенный «конверс». — Или ты закадрила рокера, или твои кавалеры молодеют с каждым днем.

С неприличной поспешностью я приставила палец к губам.

— Он что, еще здесь?! Или удрал полуголым? — продолжала Клаудиа, ничуть не оскорбившись.

Дар речи я еще не обрела, поэтому только ткнула пальцем в сторону книжного шкафа. Клаудиа глянула за него: разбросав руки, запутавшись в полотенцах, простынях и одеялах, на кровати вытянулся Каспар. Паршивец выглядел как ангелочек, а я — как кусок дерьма. Мне настоятельно требовалась двойная доза кофеина и приличный макияж, чтобы прочитать Каспару нотацию, которую он запомнит на всю жизнь (и кстати, я тоже). Клаудиа с ужасом вытаращилась на меня.

— Знаю, знаю, — кивнула я. — Всю ночь с ним провозилась. Кошмар. Вымоталась, тонус на нуле.

Клаудиа зажала уши:

— Прекрати, Тесса, ничего не желаю слышать!

— Ты о чем?

— Ему же пятнадцать! Ты рехнулась?

— Со вчерашнего дня — шестнадцать.

— Невелика разница, Тесса.

— Понимаю. Но это значит, что его могут привлечь к ответственности за антиобщественное поведение.

— За антиобщественное?..

— Вчера он надрался до полной отключки. Пугать Фран не хотелось, вот я и привезла его сюда.

— А-а.

— А ты что подумала? — Внезапно до меня дошел смысл ее вопросов. Стало так гадостно, будто пожевала слоновьего навоза. — Клаудиа!

— Он голый.

— Да я ему в матери гожусь. Я ему почти мать. Мерзко это. Ты чудовище.

Клаудиа вдруг расхохоталась.

— Грязное у тебя воображение. Извращенка в платьях от Лоры Эшли, — пригвоздила я. — Как ты могла?

— Платья от Лоры Эшли я не ношу.

— Еще и врешь.

— Ну ладно, ношу, но только летом.

На этот раз мы засмеялись вместе.

— Как тебе в голову могло прийти, что я спала с Каспаром? За кого ты меня принимаешь?

— Прости, Тесса, гормоны виноваты. Я от них сама не своя.

Гормоны — козырь Клаудии. На них она сваливает все: раздражение, страх, скуку, ревность, которые без причины выплескивает на друзей. После таких слов сердиться на нее совершенно невозможно.

— Извини, не знала, что ты начала новый курс.

— Угу, только что отвезла мочу на анализ в Листер — в воскресенье проще, есть где припарковаться. А потом решила заскочить к тебе. И вот я здесь. Прости, что без звонка.

Я дослушала только до слова «Листер» и выпала в осадок. «Листер» — клиника, где делают ЭКО, процедуру экстракорпорального оплодотворения. Как реагировать на новость, я представления не имела. Сколько надежд связано с этой клиникой — они возникали и рушились, и снова возникали, и опять рушились…

— У тебя новый курс инъекций?

— Мы решили пойти другим путем, — объяснила Клаудиа, уже нашпигованная гормонами, как ни один бык в истории американского скотоводства.

— А это хорошо или плохо?

— Хорошо. Ты сядь, Тесса. Мне надо задать тебе один вопрос.

Начинается. Не могла выбрать другое время, когда я не так измотана и смогла бы достойно ответить на предложение стать суррогатной матерью для ее ребенка. Теперь придется рыдать и божиться, а бедняжка совсем исстрадалась, и это надо не мне, а ей с Элом, и вообще я эгоистка…

— Ты не могла бы…

А-а-а-а!

— …стать крестной нашего ребенка?

— Я уже думала об этом и боюсь… Стоп. Как ты сказала?

— Ты не могла бы стать крестной нашего ребенка?

Озадаченность отразилась у меня на лице, я даже чувствовала, как покрываются трещинами остатки вчерашнего тонального крема.