за другой ползут мрачные тучи. Будто торопясь на землю, неожиданно появляется и ныряет в разрыве самолет. Солнце садится. Края сине-черных туч окрашиваются дымно-красным и оранжевым. В небе готовится что-то величественное и грозное.

Борис стоит на холме и, запрокинув голову, следит за ходом туч в небе. Воздух становится прохладным и прозрачным, видно далеко и четко. Ветер усиливается. Палатки трепещут под его порывами, то надуваясь, как паруса, то опадая. Где-то гремит гром, но дождя еще нет.

Темнеет быстро, и тучи на небе сливаются в черную дымящуюся массу. Потом темнота окутывает холм.

Растревоженному отъездом Инны и непривычным одиночеством Борису не по себе среди пустых палаток, в темноте, в надвигающуюся грозу. Тревога и неясный страх холодом копошатся в животе, подбираются к сердцу. Он бодрится, стыдит себя, бродит в темноте между палаток, крепит их, прочно шнурует входы и почему-то бормочет все одну и ту же строчку: «Ветер по морю гуляет, ветер по морю гуляет…» Потом залезает к себе в палатку, зажигает свечу. Ветер сильными порывами ударяет в полотно, пробивается внутрь, колеблет пламя… «Будет дело, будет дело», — бормочет он, раздеваясь. Он гасит свечу, и ему удается быстро заснуть.

…Громовой треск будит его среди ночи. Вокруг бушует, ревет, неистовствует. В первый момент он не может понять, где он. Потом приходит в себя, к нему возвращаются тревога и страх. Ему кажется, что сорвало палатки. Он резко садится на матрасе и торопливо, ощупью одевается.

Дождь и ветер неистово хлещут, пробиваясь сквозь материю мельчайшей водяной пылью. Низ матраса в воде, вода бурлит и булькает вокруг палатки, хлюпает под ногами.

Он укутывает альбом, этюды в плащ, прячет их в чемодан, достает фонарик и лезет наружу. Лицо его сразу становится мокрым от тяжелых струй дождя. Кажется, воздуха вокруг меньше, чем косо падающей воды. Холм, как маленькая планета, несется в урагане, в свистящей, воющей темноте. Потом вдруг замирает на мгновение. Тучи, палатки, черный лес внизу озаряются молнией. Отчаянным зигзагом она врезается где-то за холмом. И опять холм несется в кромешной темноте, и над самой головой Бориса, торжествуя, разражается гром, с треском и грохотом, будто рикошетом прыгает по небу огромный камень.

Легкие Бориса забиты ветром, воздух распирает ему грудь, он захлебывается им. И азарт стремительного движения захватывает его, жуткий, противный страх уходит, и остается только восторг, и нервное напряжение, и желание бороться и слиться с этим неистовым ветром.

Пробиваясь сквозь дождь, луч фонарика обшаривает палатки: палатка Ивана завалилась. Григория — стоит прочно, у хозяйственной — вырвало угловое крепление, угол ее то западает, то рвется и хлещет, как оборвавшийся парус. Борис ловит мечущийся кол и пытается вдавить его в землю, но земля раскисла и выворачивается кусками. На глазах Бориса ветер вырывает еще один кол, и, увлекаемая стояком, палатка заваливается, что-то руша и разбивая внутри.

С трудом найден топор. Борис пробирается к рабочей палатке. Нужно укрепить се. Там его холсты, там планшеты, там чертежи и находки.

Часто сверкают молнии. И тогда видно, как потоки воды, отражая извивающиеся взблески молний, несутся вниз по склону. Борис скользит в этой воде, в жидкой глине. Топором он забивает колья глубоко в землю (в левой руке фонарик, в правой — топор). Дождь стекает с волос на лицо, залепляет глаза. Закрепив колья, залезает внутрь, сдвигает, складывает в одно место ящики с чертежами, с находками, глиняную утварь, свои холсты и покрывает все это брезентом. Пока он там возится, падает его собственная палатка.

Но вот сделано все, что возможно, и Борису остается укрыться в палатке Григория. Она прочная, прорезиненная, в ней тепло и сухо. Он крепко зашнуровывает полог. Он стягивает с себя липнущую к телу мокрую одежду, бросает ее комом под ноги, потом собирает все, что есть в палатке сухого, — пальто, плащ, пиджак Григория, набрасывает все это поверх аккуратно прибранной раскладушки и, кое-как обтеревшись полотенцем, голый залезает под тяжелое ватное одеяло.

Шквалами налетает дождь и остервенело хлещет по натянувшейся парусине. «Должна выдержать», — убеждает себя Борис. Он с головой свернулся под одеялом и дыханием согревает влажные колени. Тело приятно горит. Он спокоен и доволен собой: он сделал все, что мог. Ему кажется, что он отгорожен теперь от всего мира, от этого урагана, от дождя и ветра. Это смешное чувство, потому что отгораживает его лишь тонкая парусина. И, согреваясь, блаженно засыпая, он вспоминает детство, когда в сырой холод и ветер на улице мечталось об уютной постели, о том, чтобы все тело было тепло укутано и чтобы только нос торчал наружу и чувствовал этот холод и ветер.

Просыпается он поздно утром.

Тихо и жарко. В закупоренной палатке нестерпимая духота. Надев мокрые трусы, он выбирается на волю. Солнце светит ласково и мягко. Оно будто заискивает после ночного буйства природы. От земли подымаются испарения. Воздух дрожит и струится, и в мареве этом дрожит солнце, и лес, и видимые отсюда поля. Влажная, намытая земля сохранила следы струй. На месте костра появилась отмель. Канавки вокруг палаток, раскопы и траншеи почти в уровень с дерном занесены мелким песком и глиной, уже подсыхающими на солнце. Нижние листья табачных стеблей смяты и залеплены глиной. Вода принесла откуда-то с полей, с гребня холма ободранные клубни картофеля, обрывки виноградных лоз, пучки травы.

Хозяйственная палатка, палатки Бориса и Ивана лежат бесформенными кучами. В складках, похожих на горные хребты, собралась прозрачная дождевая вода. Воды собралось много, она стоит чистыми озерцами и поблескивает, отражая солнце. Угол хозяйственной палатки откинут ветром и обнажает опрокинувшийся ночью ящик с посудой, а на земле запачкавшиеся черепки битых тарелок. «Новые черепки, новый слой…» — меланхолически размышляет Борис. Он хорошо выспался, настроение у него отличное, и, совершая обзор лагеря и ближайших раскопов, он лениво, на ходу делает упражнения. Он ничего не трогает в лагере. Весело насвистывая, он спускается к ручью. Он идет босиком — трава еще не высохла, и ногам не больно.

Ровно шумит водопад. В лесу звонко гомонят птицы и шуршат, просыхая, палые листья. Вздувшийся ночью в бурливую реку, ручей участвовал в общем гвалте и реве, и сейчас он еще не совсем успокоился. Воды в нем много, она кофейно-мутна и стремительна.