5. Россия двигалась, строя города и опираясь на них как на военные операционные базы, административные центры и оплоты православия. Это «наступление городами», выработанное на национальной почве (может быть, с использованием древнего, опробованного опыта Константинопольской империи), сыграло роль великолепного стратегического инструмента в расширении территории. Субъективный, конечно, фактор, но весьма много способствовавший тому, что восточная граница России прошла по Тихоокеанскому побережью.

Русская цивилизация – прежде всего цивилизация церковная, религиозная. Православие – самый глубинный ее код. Церковь – ее хребет.

Все в России можно объяснить исходя либо из православия, либо из нарочитого противостояния православию. Лучшее в русской культуре так или иначе вышло из лона православной веры. То, что происходит в России с государством, – состав правительства, реформы, направления политики, – всегда и неизменно менее значимо для страны, нежели то, что происходит с церковью.

Этот принцип работал на пространстве исторической судьбы русской цивилизации с разной интенсивностью. Так, со времен Крещения Руси до эпохи монголо-татарского нашествия страна не столь уж много задумывалась о собственном предназначении, о смысле своего существования. Русь оставалась юной христианкой – порывистой, рассеянной, переполненной дурными страстями. Как она идентифицировала себя? Да очень просто: обособленная часть восточнохристианской общины, говорящая на одном из славянских языков, владение Рюрикова рода, с XI века воспринимаемое как владение дома Владимира Крестителя.

Сказано в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона: «Все страны, и города, и народы чтут и славят каждый своего учителя, научившего их православной вере. Похвалим же и мы, по силе нашей, малыми похвалами, великое и дивное сотворившего, нашего учителя и наставника, великого князя земли нашей Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава, которые во времена своего владычества мужеством и храбростью прослыли в странах многих и ныне победами и силою поминаются и прославляются. Ибо не в худой и неведомой земле владычество ваше, но в Русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли». И это – наибольшее и наилучшее, что могла сказать о себе Древняя Русь.

Со второй половины XIV столетия христианство на Руси укрепилось. Его закалило иноплеменное и иноверное иго. Церковь – одна на всю раздробленную до состояния политического крошева страну – была самым мощным объединяющим фактором.

Гибель славянских православных царств, Константинопольской империи, а вслед за нею и княжеств – осколков ромейской державы привела книжников Руси к идее о «трансляции царственности», то есть переходе центра великого восточнохристианского царства на почву Московского государства. В середине XV века Московская митрополия обрела автокефалию, то есть независимость от константинопольского патриарха. Митрополит Исидор, сторонник унии с католичеством и подчинения папе римскому, вынужден был бежать из Москвы. На его место в 1448 году собор русских архиереев избрал и поставил митрополита Иону. Это произошло с согласия и одобрения великого князя Московского. И Москва, отгородившись церковной автокефалией от унии с церковью Запада, объединив Русь под своей властью, начала всерьез, по-настоящему размышлять о себе, примеряя грандиозные геостратегические роли, как щеголиха примеряет платья. Не кто иной, как мир монахов-книжников призвал Московскую Русь помыслить себя в качестве Нового Израиля, куда перешла Божья благодать после падения Израиля Ветхого (тем самым Москва мыслилась как Второй Иерусалим). Этот же мир выпестовал идею Московского царства как Третьего Рима – истинно христианской империи, которая не умрет до Страшного суда, но столицы ее могут обновляться, и с последним обновлением роль центра в «державе праведников» перешла от Константинополя к Москве, лишь от веры и благочестия их зависит отныне судьба царства, и не уронить бы великой ноши… Но прежде всего ученое монашество московское поддерживало образ Удела Пречистой, живший в умах книжников со времен Владимирской Руси. Удел Пречистой Богородицы – особая земля, находящаяся под Ее покровительством, под Ее защитой. Эта земля не смеет величать себя особенно праведной, особенно верующей, особенно усердной в духовных трудах, но Пречистая любит эту страну, а значит, населяющие ее люди должны отвечать небесной Покровительнице и праведностью, и прочной верой, и усердием в духовном делании.

Исходя из этого Московское царство ясно понимало свою исключительность и столь же ясно осознавало свою миссию: сохранение истинной веры внутри границ и насаждение ее вовне – столь далеко, как только получится. Так что русская экспансия на север, восток, юг обретала смысл и оправдание. Церковь держала крест над головами первопроходцев, монашество освещало лампадой своей их путь. И невозможно, неправильно говорить, что экспансия подобного рода представляла собой скверну конкистадорства, что это завоевание огромных земель одним народом в интересах своего государства и больше ничего, а все прочее представляет собой идеологические украшения. Русский служилец, приходя в места незнаемые, не навязывал свою веру, а дарил. Истина – ведь это дар свыше, а не маркировка этничности. А русский инок, уходя в дикие пустыни, в чащобу, на острова в стылом море, искал не корысти, даже не места для проповеди, а возможностей молитвенного уединения, самого чистого, ничем лишним не омраченного служения Богу. Но эта чистота притягивала к нему других людей – и русских, и местных.

Все началось с лесной келейки преподобного Сергия Радонежского.

Задолго до триумфов Московского царства, в XIV столетии, Русь терзали непрекращающиеся междоусобные войны. Князья выводили полки друг против друга, а иногда собственные руки обагряли кровью таких же, как они сами, князей Рюрикова рода. Народ пребывал во тьме духовной. Ордынские набеги обрушивались на древние города, главные культурные центры Руси. Не хватало ни книг, ни грамотных людей. Даже искусных ремесленников оставалось ничтожно мало. Оскудела и монашеская традиция. «Русская Спарта» – слабая, нищая, раздробленная – валялась в пыли перед могучими завоевателями. Ей изменил даже инстинкт самосохранения, растрескавшийся в бесконечных междоусобиях. Русь, кажется, утратила смысл жизни, помимо самого простого «поешь, попей, и день прожит». Чтобы вернуть ей смысл, церковь должна была найти в себе силы оторваться от земли, подняться в небо и начистить до слепящего очи блеска ту Рождественскую звезду, которая воссияла когда-то над Вифлеемом, посетила Русь, наполнила сердца надеждой, а потом, в скорбях и нуждах, затуманилась, потускнела над головами и в сердцах.

Церковь сделала это руками Сергия Радонежского.

Сергий вместе с братом Стефаном основали маленькую лесную обитель на горе Маковец, в отдалении от людных мест. Там жилось трудно. Вокруг стояли глухие леса: ни человеческого лица увидеть, ни побеседовать с кем-либо. Вдвоем они срубили себе бревенчатую келью и деревянную церковь, что потребовало немалого труда. Чем могли питаться братья? Тем, что сами же и добудут в лесу. Голод мучил их постоянно. Стефан не выдержал такой жизни. Житие преподобного Сергия говорит: «Стефан, построив и освятив церковь, еще некоторое время прожил в пустыне с братом и увидел, что пустынная жизнь трудна, прискорбна, сурова: во всем нужда, во всем лишения, неоткуда взять ни еды, ни питья, ни чего-либо другого нужного для жизни. К тому месту не было ни дорог, ни привоза ниоткуда, вокруг этой пустыни поблизости не было ни сел, ни домов, ни людей, живущих в них; не вела туда никакая тропа людская, и не было ни прохожих, ни посетителей, но вокруг со всех сторон стоял лес – безлюдная чаща и глушь. Глядя на нее и тяготясь своей жизнью, Стефан оставил пустыню и родного брата, преподобного пустыннолюбца и пустынножителя, и ушел оттуда в Москву». А Сергий прожил там всю жизнь и там же закончил дни свои. Притом довольно долго в его обиталище был только один насельник – он сам.