– Вот, если угодно, может, для твоего варева сойдет.

– Еще одно слово, и я вырву твой ядовитый язычок. Больно умный стал. Только учти, Джон: остроумие нас не накормит.

– Я сейчас крапивы принесу, – говорю я.

– А ты могла бы и не только крапиву в дом приносить. От тебя куда больше требуется. Ты сама попросила, чтобы я научила тебя тому, для чего ты рождена. Вот и пора начать пользоваться тем даром, который тебе даден.

Ее слова пробивают меня прямо-таки насквозь. Они падают тяжело, как камни, придавливают меня своей тяжестью, не дают двинуться с места.

Мать не сводит с меня глаз. Голос ее звучит негромко, но в нем звенит лед:

– Нет, не хочешь? Ну, тогда принеси хоть какую-то пользу. В деревне сейчас все заняты – пируют и пьют, так что ты спокойно можешь пойти и поискать те зубы, которые твоему братцу принести полагалось.

Спорить с ней бесполезно. Да я и не стану. Лучше уж выполнить этот ее приказ, чем ждать, что еще она от меня потребует. Но до чего же мне не хочется туда идти!

– А что, сам Джон в деревню сходить не может?

– Сегодня Майский день, деревенские утратили бдительность, вот пусть Джон и посмотрит, где можно взять то, что плохо лежит. – Мать упорно смотрит мне прямо в глаза, словно хочет, чтобы я бросила ей вызов. – Может, какого ягненка высмотрит, которого в овин загнать забыли.

Я сдерживаюсь изо всех сил, хотя мне хочется броситься на нее, осыпать ее обвинениями и упреками в том, что это она превратила нас в изгоев, что «взять то, что плохо лежит», – это самая обыкновенная кража, и ей прекрасно известно, какое наказание за кражу грозит Джону, если его поймают. Впрочем, все подобные возражения ей известны. Так что произносить их вслух не имеет смысла.

– Значит, так: сейчас ты сходишь за крапивой, а когда стемнеет, пойдешь в деревню и принесешь то, что мне требуется, – говорит мать тоном, не допускающим возражений. – И уж постарайся, чтоб тебя не заметили.

Я хорошо знаю дом, где живет плетельщик сетей, но в деревню мне идти ужасно не хочется. А если я откажусь, она ведь в наказание может заставить меня и людей грабить, нападая из-за зеленых изгородей или прямо на морском берегу. Я страшно зла на мать из-за того, что она вынуждает Джона осуществлять ее наглые безрассудные планы, и на себя тоже зла, потому что каждый раз молча эти планы выслушиваю. Ей еще повезло, думаю я, потому что я пока не вошла полностью в силу, хотя уже сейчас эта сила, бурлящая во мне, вызывает в моем воображении картины, связанные отнюдь не с примирением, и этих картин я страшусь. Но и корчась от страха, я уже предвкушаю, как будет моей волей наказан каждый, кто осмелится обидеть или нанести ущерб мне и моим близким. Каждый мальчишка, швырнувший в нас камнем или выкрикнувший оскорбление, каждый взрослый человек, посмевший с презрением отвернуться от Энни, когда она умоляла дать ей поесть, будет поставлен на колени и станет со слезами молить о пощаде, пока я буду решать, какой каре его лучше подвергнуть. И порой мне кажется – пусть всего лишь на мгновенье, – что среди этих людей должна оказаться и моя мать.

Дэниел и Бетт стояли в укромном уголке, мирно беседуя и наблюдая за парами, танцующими под звуки скрипки. Осушив свой стакан до дна, Бетт слегка покачнулась и ухватилась одной рукой за Дэниела, а другой за мужа.

– Идем, сердце мое, – сказал ей Натаниэль. – Ты уже на ногах не стоишь. Оставь этого бедного парня в покое. Лучше потанцуй со мной.

Она хмуро на него глянула:

– А может, ему моя компания нравится?

Дэниел рассмеялся:

– Это точно!

– Ну, дорогая, твоя компания всем нам нравится, но есть ведь и другие девчонки, вот с ними-то ему сегодня и следует развлекаться. – И Натаниэль мотнул головой в сторону танцующих.

– Это да. Особенно с одной, – согласилась Бетт и подмигнула Дэниелу, обернувшись через плечо, потому что муж ласково повлек ее в сторону танцующих.

Посмотрев туда, Дэниел увидел, что Молли по-прежнему не сводит с него глаз. Светлые кудри красиво обрамляли ее разрумянившееся личико. Он залпом допил вино. Но светлые, яблочного цвета глаза Молли не влекли его. Он все время видел перед собой горящие ярким огнем глаза Сары, дочери ведьмы с чумного холма. Хотя, конечно, заметил, какая Молли хорошенькая и как все деревенские парни стремятся с ней потанцевать, поухаживать за ней. Возможно, Бетт права, подумал он. От него не убудет, если он один разок с ней потанцует.

Он уже шагнул навстречу Молли, когда веселую суматоху праздника разорвали чьи-то крики и женский плач; музыка внезапно смолкла, танцоры сперва неуклюже застыли на месте, а потом стали разворачиваться в ту сторону, откуда доносились крики. У Дэниела было такое ощущение, словно его ударили кулаком в живот. Перед ним снова возникли горящие глаза той молодой ведьмы. А что, если это ее приволок сюда Гэбриел, он ведь уверен, что это она и проклятье на него наслала, и ягненка украла? Теперь он сможет наказать ее на глазах у всей деревни.

От выпитого вина во рту был противный кислый вкус. Раздвигая локтями толпу, Дэниел пробрался мимо Майского дерева, украшенного лентами, мимо площадки для танцев на самый край луга, откуда как раз и доносились горестные вопли, да так и застыл, ничего не понимая.

Это оказалась вовсе не Сара, а Нелли Финч, жена плетельщика сетей. Это она рыдала и пронзительно вопила. Ее нарядная юбка была вся измазана кровью, но на ней самой Дэниел не заметил ни малейших повреждений. Значит, Саре пока ничто не грозит. Ему сразу стало легче; он и сам не понимал, почему так разволновался. Медленно развернувшись, Дэниел пошел прочь. Там и без него хватало желающих помочь Нелли. Среди них его отец и Гэбриел. Впрочем, Нелли уже немного успокоилась и попыталась что-то объяснить.

– Скорей! Помогите! Мой Сэмюэл весь израненный лежит! – выкрикивала она, цепляясь за рукав священника. – Тот дьявол с проклятого холма чуть не убил его! А может, и еще кто из их семейки!

Услышав эти обвинения, толпа так и закипела. Дэниел и сам лишь усилием воли заставил себя мыслить здраво. Но ведь он собственными глазами видел, каким огнем вспыхнули глаза Сары, когда она почувствовала угрозу. Возможно, Сэм издевался над ней, а может, и напасть на нее пытался, и она ответила. Деревня такого не простит. Они ее убьют или изуродуют. Вот Гэбриелу и представилась та самая возможность, которой он так искал.

Толпа зашевелилась, задвигалась, загудела – примерно так начинает готовиться к атаке потревоженный пчелиный рой; люди негодовали: как это существо столь низкого происхождения осмелилось нанести ущерб уважаемому члену их общины! Уже вовсю звучали призывы отомстить – сжечь дом ведьмы вместе с ее отродьем, избить их всех до полусмерти и тому подобное. Кое-кто уже принес факелы. Особенно ярились мужчины, и каждый из них старался перекричать соседа, каждый чувствовал себя невероятно храбрым, каждый грозился наказать злодеев, трусливо прячущихся в своем логове, каждый считал своим долгом крикнуть женщинам, чтоб держались подальше. Значит, подумал Дэниел, деревенские объявили охоту. И сейчас он особенно нужен Саре. У нее нет иного защитника, кроме него. Он должен найти в себе достаточно сил и мужества и спасти ее. Зная, что от их фермы до чумного холма ближе, чем от луга, он бросился к дому.