«…Наконец мы пришли туда, где, по данным следствия, должны быть захоронены останки Николая Кузнецова, погибшего в хате Голубовича. Площадь, которую пришлось нам исследовать буквально по метру, занимала около двух гектаров. И лишь после долгого упорного труда нам удалось определить примерное место захоронения на площади примерно до десяти квадратных метров. На этих десяти квадратах также густо зеленела молодая поросль, сплетались травы, так что никаких признаков могилы не было и в помине.

Иван Дзюба и Михаил Рубцов с недоверием поглядывали на щуплого человека, который привел нас на это место. Но тот твердо стоял на своем.

Еще и еще раз мы осмотрели место, прозванное урочище Кутыкы Рябого, и не могли отвязаться от одной и той же мысли: почему захоронили Кузнецова на насыпи, над канавой, а не в самой канаве? Ведь это было 9-го марта. Тогда здесь лежал снег, стояли морозы. Проще было закопать тело в канаве. Зачем бы бандитам рубить мерзлую землю на насыпи? Нет, здесь что-то не так. Как бы эти „друзья“ не направили нас по ложному следу… Последняя провокация была, когда следственные мероприятия привели нас в село Боратин и, в частности, к месту захоронения останков Кузнецова в урочище Кутыкы Рябого, и мы с Дзюбой и Рубцовым приступили к обследованию местности. В селе был пущен слух о том, что якобы одна женщина лично видела, как ранней весной 1944 года с советского самолета был убит за селом немецкий офицер, и он похоронен именно в том месте, которое мы обследуем.

Сигнал этот, понятно, потребовал тщательной проверки. Нами было затрачено более двух недель, но версия не подтвердилась. Мы понимали, что нас постоянно пытаются увести в сторону, направить действия по ложному следу. И теперь, на завершающем этапе расследования, было бы убийственно попасться на удочку врага. Ведь если раскопаем могилу, а в ней окажется совсем другой человек, какой козырь получит враг. Тогда следствие будет приостановлено на неопределенное время, да и возобновится ли? Как ни велико было наше нетерпение, мы решили отложить раскопки, чтобы еще раз изучить сведения, сопоставить факты, поговорить кое с кем».

С такими настроениями, понятное дело, объективная оценка фактов невозможна. Поиск приходилось вести с заранее заданным результатом. Николаю Владимировичу с товарищами необходимо было найти Кузнецова, и никого другого. А тут еще явная враждебность местного населения, нелюбимых чекистами «западников», которые не без оснований подозревались в сочувствии УПА. В повести «Во имя Родины», в отличие от более приглаженного и подредактированного «Подвига», Струтинский не слишком доброжелательного отношения со стороны крестьян к тем, кто искал Кузнецова, и не скрывает. Раскопки, напомню, происходили в 1959 году. Всего шесть лет прошло с тех пор, как повстанцы прекратили открытую вооруженную борьбу с советскими войсками. Но жители хорошо помнили и массовые депортации, и беспощадные карательные экспедиции войск МВД и госбезопасности. Поэтому с бывшим медведевским разведчиком Струтинским и его коллегами держались настороженно. Иной раз крестьяне действительно могли сознательно путать следы, особенно если приближение к истине могло выявить участие кого-либо из односельчан в УПА. В то же время, чтобы умилостивить пришельцев и не иметь от них никаких неприятностей, жители Боратина могли охотно поддакивать Струтинскому, Рубцову и Дзюбе, подтверждая нужные тем версии.

Что же насторожило Николая Владимировича и заставило отложить раскопки? В его повести читаем: «…Снова втроем… прибыли в урочище Кутыкы Рябого. На этот раз мы обратили внимание на траншеи и блиндажи, едва различимые в зарослях и обвалах. Начали наводить справки. Выяснилось, что здесь пролегал второй эшелон обороны гитлеровских войск и что его сооружали во второй половине марта 1944 года, т. е. сразу после событий в хате Голубовича.

Траншеи начинались в 10–20 метрах от предполагаемого места захоронения. Поэтому нам пришлось еще дополнительно выяснить, когда пришли сюда немецкие войска, кто из населения привлекался на работы по строительству оборонительных сооружений. Все эти вопросы сводились к одному: почему могила советского разведчика оказалась на возвышенном месте? Нам казалось, что именно со строительством этих траншей связана тайна захоронения Н. И. Кузнецова. И мы не ошиблись».

Что ж, кто очень хочет найти, обязательно находит что-нибудь. А потом убеждает себя и других, будто найденное и есть именно то, что искали.

По рассказам очевидцев и анализу того, что было в конце концов обнаружено в могиле на насыпи, последние минуты жизни Кузнецова в повести «Во имя Родины» описываются следующим образом:

«В комнату вошел коренастый человек в полицейском черном мундире, в высокой бараньей папахе. Прищурив глаза, оглядел пленников, не скрывая ликования, крикнул: „Это он. Точно – он! Хлопцы, сюда! Оружие наизготовку и не спускать глаз!“.

„Теперь – все“, – решил Кузнецов».

Тут необходимо одно небольшое отступление. Глава банды Черныгора (Черногора), человек в полицейском мундире и папахе, по версии Струтинского, был агентом СД и по заданию Витиски и Краузе искал советского разведчика Зиберта. В «Подвиге» он прямо говорит своим хлопцам, что они поймали Зиберта. В «Во имя Родины» же ограничивается только неопределенным: «Это он».

Продолжим чтение второй повести:

«– Хлопцы, дайте закурить, – спокойно обратился Кузнецов к оуновцам (непонятно только, на каком языке. – Б. С.). – Может, у кого найдется?

Один из оуновцев молча насыпал на стол щепотку самосада, оторвал клочок газеты.

Свернув цигарку, Кузнецов с разрешения старшего привстал и наклонился к лампе (хоть и требовал Черныгора не спускать с задержанных глаз, а его подчиненные и руки Кузнецову развязали, и к лампе наклониться позволили! Чудеса, да и только! – Б. С.). Бандиты настороженно следили, как он пыхтел, пытаясь прижечь самокрутку от чадившей лампы.

Когда в комнату входили главари, лампа потухла, и четкий голос произнес: „Во имя Родины!“.

Ударили выстрелы. Вспышки на какую-то долю секунды озарили Кузнецова, стоявшего во весь рост с гранатой у груди. За ним у кровати припал к полу Ян Каминский. У двери, давя друг друга, в ужасе столпились бандеровцы. Раздался взрыв. Взметнулось желтое пламя. Истошно завопили раненые. За стенами хаты среди бандитов поднялась суматоха. Беспорядочные выстрелы огласили тишину мартовской ночи. Со двора стреляли по стенам в потухшие окна (собственных старшин, что ли, рассчитывали прикончить? – Б. С.).

Спустя некоторое время около десятка бандитов осторожно вползли в хату. По стенам скользнули холодные лучи электрического фонаря. Кузнецов лежал посередине комнаты. Залитое кровью лицо конвульсивно вздрагивало. Вокруг разбросанные взрывом, словно скоты, рычали раненые бандиты. Сирый был ранен в живот. Скиба в спину. У Черныгоры струйка черной крови стекала по жестким, как свинячья скотина, волосам. Он дико стонал, сплевывая сгустки крови.

На дворе у завалины неподвижно лежал Иван Белов, внезапно убитый кинжалом. Ян Каминский, выпрыгнув в окно, которое распахнулось от взрывной волны, уходил к лесу и уже достиг его, но был скошен пулей и прикончен штыком подбежавшего бандита… „Вот он. Есть!“ – прокричал басистый голос, подняв над головой большой портфель, который пытался унести тяжелораненый Ян Каминский».