Вопросы, один за другим, теснятся у исследователя.

Если Петр написал письмо в показанное число в Шлиссельбурге, то зачем не послал его тотчас к сыну? Зачем держал 16 дней, воротясь в Петербург?

Рождение внука должно б было изменить решение: если сын провинился, то новорожденный внук получал неотъемлемое право на престол!

Зачем бы определять именно число? Пролежало оно 16 дней в кармане, для чего же напоминать о том, для чего напирать, что письмо писано за 16 дней? Ясно, что была какая-то задняя мысль».

Увы…

Вопреки обычаю, праву и здравому смыслу Петр I предпринимает отчаянные усилия, чтобы не допустить на русский престол не только своего сына Алексея, но и внука — будущего императора Петра II.

Все силы измученного болезнью, впадающего в припадки ярости императора оказываются направленными на то, чтобы отобрать престол у русской ветви своей семьи.

И когда, пытаясь проследить связанные с этим события, видишь, как много энергии и изобретательности было растрачено Петром Великим в борьбе с собственными сыном и внуком, — становится страшно…

7

К сожалению, даже когда были опубликованы документы, связанные с делом царевича Алексея, наши историки (за исключением, может быть, только М. Погодина и Н. Костомарова) больше занимались и продолжают заниматься попытками оправдать Петра I, нежели анализом подлинных причин трагедии.

Стремление вполне понятное…

Эти историки, следуя в кильватере политики культа Петра, и здесь, заранее, априори переносят всю вину за дальнейшие события на Алексея, дабы нечаянно не бросить тень на монументальный образ Петра Великого.

Между тем мотивы антипатии Петра I очевидны и легко объяснимы.

Алексей был сыном от нелюбимой, более того — ненавистной жены. И какие бы способности ни проявлял он, как бы терпеливо ни сносил упреки и притеснения, — всё это не имело значения для отца, не могло переменить его мнения о сыне.

В деспотически-самодержавном сознании Петра I личностное легко сливалось с государственным, переплеталось, подменяло друг друга.

В царевиче Алексее — сыне от ненавистной жены Евдокии Лопухиной — Петр I видел прежде всего то русское, духовное начало жизни, которое он стремился выкорчевать навсегда, по всей стране…

И даже если допустить, что Алексей и по характеру своему, и по душевному складу, и по воспитанию олицетворял только русскую косность — а это все-таки ничем не подкрепленное допущение! — то всё равно: можно ли от живого человека требовать, чтобы он вот так, вдруг, переменил свою душу?

Потребовать-то, конечно, можно, только вот исполнить подобное требование не удавалось еще никому…

Сам Петр наверняка понимал это.

И Алексей тоже понимал, что требование «нелицемерно исправиться» на самом деле содержит приказ самоустраниться, каким-то образом самоуничтожиться, освобождая дорогу только что родившемуся «Шишечке».

Достойно и мужественно Алексей ответил отцу, 31 октября, что он отказывается от притязаний на престол и просит отпустить его в монастырь.

Но Алексей — не для Петра, а для уже родившегося «Шишечки»! — опасен и в монастыре.

В царевиче Алексее видит измученная страна избавление от тягот и несправедливостей петровского режима. Алексей — надежда огромной империи, миллионов и миллионов людей. И кто даст гарантию — нашептывали Петру сановники, которые не знали ни Бога, ни совести, — что оскорбленная, растоптанная русская старина не выведет Алексея из монастыря после смерти Петра? Не провозгласит царем, отталкивая от престола обожаемого «Шишечку»?

Нет, Петр и сам видел, что нет этой уверенности.

А раз так, значит, и действовать нужно иначе. Алексея необходимо не в монастырь заточить, а уничтожить физически. Тем более что вместе с ним будут уничтожены и надежды страны на возвращение к тому пути, по которому шла Святая Русь…

Совершить задуманное казалось непросто. Все-таки Алексей был законным наследником престола…

Но на стороне императора — самодержавная власть, бесконечная сила воли, зрелый ум, житейская опытность и, разумеется, дьявольская хитрость советников.

8

Интрига, задуманная Петром I и его сподвижниками, разыгрывается почти как на театральных подмостках.

Петр отклоняет просьбу сына, запретив принять монашеский сан. Отправляясь за границу, он приказывает сыну «подумать»…

Психологически расчет очень точный.

Петр знает и о мечтательности сына, и о его привязчивости.

И он не ошибся.

Уже отрекшийся было от мирской жизни, Алексей начинает мечтать, строить планы.

Преградой на пути в монастырь становится и Евфросиния — женщина, которую он полюбил… Крепостная Н.К. Вяземского, воспитателя царевича Алексея, сумела не на шутку влюбить его в себя. Некоторые исследователи полагают, что Евфросиния была шпионкой Меншикова и «светлейший» подсунул ее царевичу, исполняя давно задуманный план.

Как бы то ни было, но именно Евфросиния отвлекает царевича Алексея от спасительных — речь идет не только о нравственном, но физическом, политическом и даже историческом спасении — мыслей о монастыре.

Счастье сына, разумеется, не цель Петра I, а лишь средство достижения задуманного. Едва только разгораются в мечтательном Алексее надежды на счастье — какой безжалостно точный расчет! — курьер вручает ему новое письмо. Алексей немедленно должен ехать за границу или, не мешкая, отправиться в монастырь.

В самой возможности выбора и заключалась ловушка. Возможность бежать от деспота-отца, который — Алексей уже наверняка знал это! — и в монастыре не даст ему покоя, прельстила царевича.

Ловушка сработала.

Алексей принял решение — бежать.

Хитроумный капкан защелкнулся…

Дальше — вынуть добычу из капкана — было делом техники.

«Мой сын! — писал Петр I Алексею 17 ноября 1717 года. — Письмо твое, в 4-й день октября писанное, я здесь получил, на которое ответствую, что просишь прощения: которое уже вам перед сим. через господ Толстова и Румянцева, письменно и словесно обещано, что и ныне подтверждаю, в чем будь весьма надежен…»

В последний день января 1718 года Алексея привезли в Москву, а 3 февраля — Петр I и не собирался вспоминать, что обещал простить сына! — был оглашен манифест об отрешении царевича от престола и сразу же произведены аресты среди его друзей.

В петровских застенках применялись такие изощренные пытки, что и мужественные, не раз смотревшие в лицо смерти стрельцы становились здесь болтливыми, словно бабы, и возводили на себя и на своих друзей любую напраслину.

9

Когда в Москве рвали ноздри у друзей и близких царевича, резали языки, сажали их на колья, и появилась в Шлиссельбурге первая узница — ею стала сводная сестра государя, царевна Мария Алексеевна.