Он поблагодарил стюардессу, боясь даже поднять на нее глаза: а вдруг в эту самую секунду он услышит дикий вопль и увидит, как пассажир вскакивает со своего кресла и падает в конвульсиях на журнальный столик.

Но потом Ноэль осознал нечто иное, что еще более усугубило в нем чувство тревоги. Он сидел на том же самом месте, что и в злополучном «боинге», выполнявшем рейс 591. Салон здесь был точь-в-точь как в том самолете. В общем-то в этом не было ничего необычного: ему нравилось это место, и он всегда занимал его. Но теперь все это наполнило его ужасом. Перед ним была та же самая картина, даже освещение то же, как тогда.

«Вы заказывали виски со льдом, не так ли, мистер Холкрофт?»

Протянутая рука, симпатичное личико, стакан.

Образы, звуки.

Звуки. Громкий пьяный гогот. Изрядно подвыпивший мужчина, потеряв равновесие, падает на пол. Его приятель покатывается от смеху. Третий — тот, что через несколько секунд будет мертв, — вовсю старается не отставать от них. Он подыгрывает им, пытаясь держаться с ними наравне. Симпатичная стюардесса наливает виски, улыбается, вытирает салфеткой прилавок, куда выплеснулось виски из стакана, потом спешит к упавшему пассажиру. А третий, чуть смутившись, но все еще желая потрафить тем двоим, тянет руку к стакану и...

Стакан! Стакан. Единственный стакан, который стоял нетронутым.

Третий схватил тот самый стакан.

Там было виски со льдом. Стакан предназначался для пассажира, сидевшего за круглым металлическим столиком через проход. «О Боже!» — подумал Холкрофт и стал лихорадочно восстанавливать цепочку событий. Ведь тот стакан — стакан, который схватил некто по фамилии Торнтон, — предназначался ему, Ноэлю!

Это для него приготовили стрихнин! И конвульсии агонизирующего тела, и острая пронзающая боль — все это должно было произойти с ним. Ужасная смерть ожидала его!

Он посмотрел на стоящий перед ним на столике стакан. Холкрофт не заметил, как обхватил его пальцами.

«Вы заказывали виски со льдом...»

Он оттолкнул стакан и вдруг понял, что не может больше оставаться за этим столиком, находиться в этом салоне. Надо уносить ноги. Надо отогнать страшные воспоминания. Они так отчетливы, так реальны, так ужасны...

Холкрофт встал и нетвердым шагом направился к лестнице. Пьяный смех то и дело перемежался нескончаемым страдальческим воплем, который был зловещим гласом внезапной смерти. Никто из пассажиров не мог слышать эти звуки, гремевшие у него в ушах.

Он спустился вниз. Свет в салоне был притушен, несколько пассажиров зажгли у себя над головой крошечные лампы и читали. Остальные спали.

Ноэль не понимал, что с ним происходит. Грохот в ушах не умолкал. Страшные картины не исчезали. Его затошнило, и ему захотелось извергнуть этот страх, который застрял где-то глубоко в желудке. Где тут туалет? В кухонном отсеке? За кухонным отсеком? За занавеской, вот где. Или нет? Он отдернул занавеску.

Внезапно его взгляд оказался прикованным к креслу первого ряда во втором салоне. Человек шевельнулся во сне. Мужчина мощного сложения, чье лицо было ему знакомо. Он его уже где-то видел. Он не мог вспомнить где, но был уверен: видел! Лицо, искаженное гримасой ужаса, — человек пробегал мимо, очень близко от него... что же это за лицо? Что-то мимолетное отпечаталось в его сознании. Но что?

Ах да — брови! Густые, полумесяцем, кустистые, черные с проседью. Где же он их видел, эти черные с проседью брови? Почему эти густые брови вызывают у него воспоминание о каком-то акте насилия? Где же это было? Он никак не мог вспомнить, и от этого почувствовал, как кровь застучала в висках. Пульсация усиливалась. Виски сковала тупая боль.

И вдруг человек с густыми бровями проснулся, словно ощутил на себе чей-то взгляд. Их глаза встретились. И они тотчас узнали друг друга.

И в это мгновение родилось воспоминание о кровопролитии. Где? Когда?

Холкрофт неловко кивнул, уже не сознавая, что делает. Боль пронзила желудок, словно лезвие ножа. В голове быстро-быстро застучали тяжелые молотки. На мгновение он забыл, где находится. Потом вспомнил, и в мозгу вновь всплыли знакомые картины убийства, жертвой которого, не будь той счастливой случайности, стал бы он.

Ему захотелось вернуться на свое место. Надо успокоиться, взять себя в руки, перетерпеть боль, переждать, пока закончится этот дикий колотун. Он повернулся и быстро прошел за занавеску, через кухню, обратно в салон первого класса.

Он сел в свое кресло. Кругом была полутьма, и, слава Богу, место рядом с ним пустовало. Он откинул голову на мягкий подголовник и прикрыл глаза, изо всех сил пытаясь отогнать видение страшного лица человека, который доживал последние секунды. И не смог.

То лицо стало его собственным лицом.

Потом черты расплылись, словно плоть расплавилась — но всего лишь на мгновение, чтобы затем затвердеть и обрести новую форму. Это новое лицо принадлежало незнакомому человеку. Странное остроскулое лицо, чем-то ему знакомое, но в общем — неузнаваемое.

У Холкрофта перебило дыхание. Он никогда не видел этого лица, но вдруг он узнал его. Инстинктивно. Это было лицо Генриха Клаузена. Человека, который страдал тридцать лет назад. Незнакомого отца, заключившего пакт со смертью.

Холкрофт открыл глаза, стекающий со лба пот застил взгляд, в глазах защипало. Он понял еще одну истину, но пока не был уверен, хочет ли он ее признать. Те двое, что пытались убить его, сами нашли свою смерть. Ибо они захотели встать у него на пути.

На борту того самолета находились люди «Вольфшанце».

Портье отеля «Порто алегре» вытащил из ящичка карточку брони Холкрофта. К карточке был прикреплен длинный желтый конверт. Портье отколол конверт и передал его Ноэлю:

— Это пришло сегодня вечером — в начале восьмого, сеньор.

У Холкрофта не было знакомых в Рио-де-Жанейро, и он никому не сообщал, куда направляется. Он разорвал конверт и вытащил записку. Гостиничная телефонистка сообщала ему, что звонил Сэм Буоновентура. Он просил срочно позвонить, в любое время.

Холкрофт посмотрел на часы — полночь. Он заполнил регистрационный бланк и обратился к портье:

— Мне надо позвонить на Кюрасао. Это не очень затруднительно в столь поздний час? — Портье, похоже, слегка оскорбился:

— Только не для наших телефонисток, сеньор. Что касается Кюрасао, то я, право, не знаю.

Трудно сказать, у кого из телефонисток возникли затруднения, но лишь в четверть второго он услышал в трубке заспанный голос Буоновентуры:

— Кажется, у тебя возникла проблема, Ноули?

— Боюсь, не одна. Что случилось?

— Секретарь-телефонистка дала мой номер этому копу из Нью-Йорка, лейтенанту Майлзу. Он следователь. Ну и развонялся же он! Сказал, что ты должен был поставить в известность полицию о своих перемещениях по стране, не говоря уже об отъезде за границу.