От Неты и Иврии узнал Иоэль о новой дружбе с пожилым соседом, водителем грузовика-рефрижератора. Сосед заходил к ним иногда под вечер, в отсутствие Иоэля, выпить чаю. Или приглашал их к себе. Иногда он исполнял для них на гитаре мелодии, для которых, по словам Неты, больше подошла бы балалайка. А Иврия сказала, что они напоминают ей детство, когда все русское было очень популярно в стране, особенно в Верхней Галилее. Бывало, что Иврия одна отправлялась под вечер на часок к соседу. Иоэль несколько раз получал приглашение, но возможности принять его не представилось. В последнюю зиму поездки участились: в Мадриде удалось ухватиться за ниточку, ведущую в направлении, которое давно приковывало его внимание, и интуиция подсказывала ему, что, возможно, в конце пути ждет необычный и очень ценный трофей. Нужно только провернуть ряд комбинаций, проявить терпение и хитрость, прикинуться равнодушным. Итак, в ту зиму он носил личину равнодушия. В дружбе жены и пожилого соседа не видел ничего предосудительного. Он сам питал некоторую слабость к русским мелодиям. Ему даже стало казаться, что он замечает в Иврии признаки оттепели. Что-то такое было в том, как позволила она своим светлым с проседью волосам упасть на плечи. И в том, как готовила компот. И в фасоне туфель, которые стала носить в последнее время.

Иврия сказала ему:

— Ты прекрасно выглядишь. Загорел. С тобой произошло что-то хорошее?

— Конечно, — ответил Иоэль. — У меня появилась любовница-эскимоска.

Иврия предложила:

— Когда Нета уедет в Метулу, привези свою любовницу сюда. Отпразднуем.

А Иоэль в ответ:

— А может, пришло время отправиться вдвоем в отпуск?

Его мало беспокоило, чтО послужило причиной замеченных перемен: ее успехи в министерстве туризма (Иврию тоже повысили в должности), увлеченность дипломной работой, дружба с соседом или, быть может, радость по поводу новой «студии», которую она с таким удовольствием запирала изнутри, когда работала там или спала ночью. Он уже начал мысленно планировать короткий летний отпуск, который они проведут вдвоем. После шести лет, в течение которых никуда не ездили вдвоем. Исключая тот единственный раз, когда они поехали на неделю в Метулу, но на третью ночь Иоэль был срочно вызван в Тель-Авив. Нету можно оставить у бабушек в Рехавии. Либо бабушки переберутся в Тальбие, чтобы пожить с нею, пока он и Иврия будут в отпуске. На этот раз они отправятся в Лондон. Он задумал удивить ее истинно британским отпуском, и в особенности подробным осмотром «ее территории» — графства Йоркшир. Карта графства Йоркшир висела на стене у нее в студии, и в силу профессиональной привычки Иоэль четко запомнил сеть шоссейных дорог и некоторые интересные места.

Порой он подолгу смотрел на дочь. Она выглядела некрасивой и мало женственной. И похоже, едва ли не щеголяла этим. Одежду, которую он покупал в Европе ко дню рождения, надевала лишь иногда, нехотя, будто делая одолжение. И всегда умудрялась придать ей вид какой-то особой запущенности. Не небрежности, отметил про себя Иоэль, а именно запущенности. Она носила серое с черным или черное с коричневым. Почти всегда ходила в «гаремных» шальварах, таких широких, что они напоминали Иоэлю одежду клоунов в цирке, какая не пристала особам слабого пола.

Однажды позвонил молодой парень и голосом робким, вежливым, почти испуганным попросил позвать Нету. Иврия с Иоэлем обменялись взглядами и торжественно вышли из гостиной в кухню, прикрыв за собой дверь. Они были там, пока Нета не положила трубку, но и тогда не торопились вернуться: Иврия вдруг надумала пригласить Иоэля на чашку кофе в свою студию. Однако после их возвращения выяснилось, что парень всего лишь пытался узнать у Неты номер телефона ее одноклассницы.

Иоэль предпочитал относить все на счет несколько запоздалого развития Неты.

— Когда у нее оформится грудь, — рассуждал Иоэль, — телефоны начнут звонить непрерывно.

Иврия сказала:

— Эту дурацкую шутку ты повторяешь уже в четвертый раз. И все вместо того, чтобы разок взглянуть в зеркало и увидеть, кто тюремщик девочки.

— Не начинай, Иврия, — попросил Иоэль.

И она ответила:

— Ладно. Так или иначе, что упало — то пропало.

Иоэль не видел, что же пропало. В глубине души он верил, что Нета вскоре найдет парня и перестанет цепляться за мать, когда та навещает соседа с гитарой, или за бабушек, идущих в театр, на концерт. Почему-то этот парень представлялся ему в образе уроженца кибуца, рослого, волосатого, похожего на быка, с мощными бицепсами, тяжело ступающими ногами в коротких штанах, выгоревшими на солнце ресницами. Она уйдет за ним в кибуц, а он и Иврия останутся в доме одни.

Когда он не бывал в поездках, то случалось, вставал около часа ночи, огибал полоску света, пробивающуюся из-под двери Неты, осторожно стучался к жене, в дверь студии, приносил поднос с бутербродами и стакан сока из холодильника. Иврия теперь просиживала над работой ночи напролет. Иногда его приглашали войти в студию и запереть дверь изнутри. Порой она советовалась с ним по поводу разбивки работы на главы или вариантов печатания примечаний. «Погоди, — говорил про себя Иоэль, — в годовщину свадьбы, первого марта, ждет тебя маленький сюрприз». Он решил купить ей компьютер.

Во время последних поездок он читал книги сестер Бронте, но Иврии уже не успел рассказать об этом. Роман Шарлотты показался ему простым. Что же до «Грозового перевала», то нечто таинственное ощутил он не в Кэтрин и не в Хитклифе, а как раз в терпящем поражение Эдгаре Линтоне. Однажды в марсельской гостинице, незадолго до несчастья, Линтон даже явился ему во сне: на высокий бледный лоб были сдвинуты очки, похожие на те, что носила Иврия, квадратные, без оправы, те самые, в которых она становилась похожей на добродушного семейного доктора, каких в наше время уже не встретишь.

Всякий раз, когда приходилось ему вставать в три-четыре часа утра, чтобы успеть в аэропорт, он обычно потихоньку заходил к дочери. На цыпочках миновав вазы, из которых вырастал целый лес колючек, целовал ее веки, не касаясь губами, и проводил рукой по подушке рядом с волосами. Затем шел в студию, будил Иврию и прощался с ней. Все эти годы он будил жену на рассвете, чтобы попрощаться. Сама Иврия настаивала на этом. Даже, когда они были в ссоре. Когда не разговаривали. Быть может, их связывала общая ненависть к уроженцу кибуца, волосатому, с мощными бицепсами. Так связывает отчаяние. А может быть, память о счастье первых лет. Незадолго до того, как случилась беда, он уже почти улыбался, вспоминая слова полицейского Люблина, который не упускал случая ввернуть, что в конечном счете у всех у нас одни и те же тайны.

Когда Нета очнулась, он увел ее на кухню. Приготовил крепкий ароматный кофе, а себе разрешил неурочную рюмку бренди. Электрические часы на стене над холодильником показывали без десяти пять. Улица все еще была залита предвечерним летним солнцем. Его дочь — с коротко стриженными волосами, в нелепых «гаремных» шальварах, в желтой широкой блузе, болтающейся на угловатом теле, — его дочь казалась похожей на юного чахоточного аристократа давно минувшего века, явившегося на бал-маскарад, чтобы изнывать от скуки. Пальцы ее охватили чашку с кофе, будто отогревались зимней ночью. Иоэль обратил внимание, что суставы пальцев слегка покраснели, и это особенно подчеркивало бледность плоских ногтей. Чувствует ли она себя лучше? Ответом ему были взгляд искоса, снизу вверх, исподлобья и легкая улыбка, будто вопрос разочаровал ее: нет, ей не стало лучше, потому что она и не чувствовала себя плохо. Что она чувствовала? Ничего особенного. Помнит ли сам момент приступа? Только начало. А что было вначале? Ничего особенного. Посмотрел бы на себя: посеревший, напряженный, будто идет на убийство. Что с ним? Пусть выпьет свое бренди: будет легче. И перестанет смотреть на нее так, словно за всю жизнь ни разу не видел человека, сидящего на кухне с чашкой кофе. Вернулись его головные боли? Ему плохо? Может, помассировать затылок? Он отрицательно покачал головой. Но послушался ее, — запрокинув голову, одним глотком выпил бренди. И, поколебавшись, предложил: может, сегодня вечером ей не стоит выходить из дома? Или ему только показалось, что она собирается в город? В театр «Бейт-Лесин»? В «Синематеку»?