— Он очень увлеченный человек, — сказал как-то Дональд в ответ на шутливое замечание Дамарис, — обожает лес и стремится узнать о них все, что только возможно. — Они по-прежнему встречались каждый вечер за обедом, но Селеста упросила мать разрешить ей занять другое место за столом и из кожи вон лезла ради того, чтобы внимание соседа по столу всецело принадлежало лишь ей. Дамарис же беседовала с Дональдом, который всегда был рад обсудить с кем-нибудь свою работу и планы на будущее. Он надеялся поступить на работу в Британскую комиссию лесов, так что беседа по большей части шла о выращивании, прореживании и вырубке деревьев. Слушая эти лекции, Дамарис не раз пожалела, что в Рейвенскрэге не было лесов. А то она могла бы сообщить кузену Марку немало ценной информации. Время от времени Кристиан бросал на нее озадаченные взгляды, но Дамарис делала вид, что не замечает итого. Однако эта маска безразличия давалась ей с большим трудом. Очень часто ей очень хотелось принять участие в шутливом разговоре, что велся на другом конце стола, в который вносил свою лепту и мосье де Вальмонд, неоднократно пытавшийся и ее вовлечь в общую беседу, но она всякий раз вежливо давала понять, что ей это совсем не интересно и продолжая с завидным упорством выслушивать бесконечные монологи Дональда. Мосье же лишь удивленно вскидывал брови, и в конце концов пришел к выводу, что первое впечатление, как ни прискорбно, бывает обманчиво, и симпатичная с виду девушка может на деле оказаться "синим чулком". Настоящая англичанка, озабоченная лишь расширением собственного кругозора. Какая жалость, думал он. Ведь она такая хорошенькая, да и обаяния ей не занимать, а все это пропадает впустую. Зато его собственная дочь была явно в ударе. Карие глаза сверкали, белые, ухоженные ручки жестикулировали, а пухлые губы улыбались. Кристиана, похоже, забавило это представление, устроенное специально для него, и он с готовностью принял правила игры, лукаво поглядывая на девушку и отпуская остроумные замечания.

После обеда Селеста вцепилась в него сразу же, как только он вышел с гостиную, чтобы выпить кофе, и увлекла его за собой, чтобы он включил для нее проигрыватель с ее любимыми записями; телевизора в замке не было. Иногда она просила перенести проигрыватель в комнату попросторнее, чтобы можно было потанцевать. Однажды во время подготовки к подобному вечеру с танцами Кристиан подошел к Дамарис и пригласил ее составить им компанию. Она лишь покачала головой.

— Спасибо, но только не сегодня. Я немного устала, — холодно ответила она.

Затем она с завистью наблюдала за тем, как он вернулся обратно к Селесте. Верность кузену Марку стоила ей немало душевных сил. Кристиан больше к ней не подошел.

Несколько дней спустя в один из вечеров он перехватил ее на лестнице, когда она поднималась к себе, собираясь пораньше лечь спать.

— Откуда такая холодность? Я что, обидел тебя чем-нибудь, или ты просто боишься?

Он стоял на ступеньку выше ее, преграждая дорогу и не давая продолжить восхождение — смуглый, красивый, властный. Она подняла голову, их взгляды встретились, и в его глазах она заметила все те же самые смешинки, которые так ее раздражали.

— Ничего я не боясь, — презрительно выпалила она. — И вообще, с чего вы взяли, что я должна вас бояться? — добавила Дамарис, чувствуя, как гулко начинает биться сердце у нее в груди.

— На то есть несколько причина. Начать хотя бы с того, что ты совсем не так уж равнодушна ко мне, как пытаешься показаться.

Это заявление возмутило ее до глубины души, на ее щеках выступил гневный румянец, и она была готова испепелить его взглядом.

— Что за чушь! Вы что, и в самом деле считаете, что все девушки должны быть непременно без ума от вас? К вас есть Селеста.

— А что если мне не нужна Селеста, — невозмутимо ответил он. — Разве ты не знаешь, что мужчина по сути своей охотник? Его всегда влечет к тому, что недоступно и не идет в руки само.

— Вот как? Но меня это совершенно не интересует. — Она попыталась рассмеяться, но у нее ничего не получилось. Во взгляде его голубых глаз было нечто гипнотическое. Ее губы запылали в предвкушении его поцелуя, но он не рискнул сделать это на лестнице, где в любой момент мог появиться кто-нибудь из обитателей замка. И все же Дамарис была вынуждена смущенно признаться себе в том, что она ждала этого, и если бы он решил ее поцеловать, то она не стала бы сопротивляться, а полностью подчинилась бы его воле. Она неподвижно стояла перед ним, чувствуя себя беспомощной птичкой под гипнотическим взглядом змеи, но ничего не происходило; чувствуя свою власть над ней, он просто стоял, упиваясь одержанной победой. В конце концов, сделав над собой усилие, она все-таки опустила глаза и проговорила: — Пожалуйста, дайте мне пройти. Спокойной ночи, мистер Тревор.

Он не двинулся с места.

— Я жду, — многозначительно проговорил он.

Ждет? Но чего? Она уже начала было подумывать о том, чтобы вернуться обратно в гостиную, но тут на ее счастье в коридоре появилась Селеста.

— Крис…, - позвала она своим пронзительным голосом. — Кристиан, ну так ты уже идешь? Куда ты подевался?

Он отступил к перилам, давая Дамарис возможность пройти.

— Спокойной ночи, Снежная Королева — и будь уверена, я обязательно приду сегодня к тебе во сне.

Она метнулась мимо него, добежала до своей комнаты, бросилась ничком на огромныю старинную кровать с балдахином и горко заплакала. Стоил ли Рейвенскрэг такого самоистязания? Будь он ей безразличен, она, пожалуй, и смогла бы оставаться сама собой, весело щебетать с Селестой, но теперь она уже не сомневалась в том, что стоит ей лишь слегка уступить, поддаться переполнявшим ее чувствам, и тогда все, ей конец. Но почему? Неужели все дело в любви, которую она испытывала к Кристиану? В той нервной дрожи, что начинала бить ее, когда он глядел на нее? На ум пришли знакомые строки из "Тристрама и Изулт".

Так пусть испьют эту чашу до дна, пусть их руки

Дрожат, а щеки пылают огнем,

Когда соединят их роковые узы

Любви, о которой они не смеют сказать вслух,

И неутолимая сладкая боль

Снова охватит их сердца.

Ей не нужен был ни любовный напиток, ни волшебное приворотное зелье, которое заставило бы ее руки дрожать, и от которого на ее лице появился бы смущенный румянец, и она не смела дать определение той эмоции, что вызвала это волнение. Она просто не должна признаваться в этом даже самой себе, ибо у нее не было никакой уверенности в том, что Кристиан испытывает нечто подобное. Просто ему не дает покоя ее преданность Марку, вот он и развлекается, пытаясь заставить ее нарушить данное слово. Он даже легенду сюда приплел, зная, как нравится ей эта книжка, но, как она уже сказала ему, он не был Тристрамом. К тому же вряд ли этот человек был способен испытывать трагическую страсть к кому бы то ни было, и если бы он точно вспомнил историю, то должен был бы знать, что там была еще одна Изулт, к которой раненный рыцарь отправился в поисках утешения и которая впоследствии стала его женой. Если продолжить эту параллель, то Селеста очень подошла бы на роль Изулт-Белоручки. Дамарис вспомнила наставления сэра Хью, предупреждавшего ее о пороках и безнравственности общества, в котором царит вседозволенность, и подумала о том, что теперь ей довелось столкнуться с типичным его представителем, так как Кристиану нужен был лишь дешевый флирт. Он завоевал расположение Селесты и презирал ее за это, а теперь начал потихоньку подбираться и к ней, Дамарис. Ведь разве он не говорил ей о том, что мужчина по натуре охотник? Но если она только поддастся ему, он тут же потеряет к ней всякий интерес, и получится, что она предала Марка и Рейвенскрэг ни за что. Каникулы уже почти закончились, так что ей осталось потерпеть лишь совсем немного, а потом она уедет отсюда и уже никогда больше его не увидит. Дамарис поднялась с кровати, умылась и начала готовиться ко сну, чувствуя себя очень взрослой и умудренной жизнью — и бесконечно несчастной.