все-равно уже привыкли к белым унитазам и горячей воде из-под крана. Здесь все намного проще - обычные рифленые площадки под ноги и очко со смывом. Ох, какое же это облегчение сидеть в позе орла пусть в тесной, но теплой кабинке. В дверь уже нетерпеливо стучат, народу по станции бродит много. Хотя мне и лучше, не пристают с дурацкими вопросами. Ох, хоспади, газетная бумага!

Ой, не похож, ой, халтура! Лучше, чем словами из старой комедии и не скажешь. Уныло вглядываюсь в зеркало. Хотя…в этих очках… волосы у Максимова темнее, чем у меня, но можно списать на плохое качество бумаги, пережег фотограф изображение, получилось излишне контрастно. Так, а ведь…

- Братцы, есть у кого бритва?

В эту эпоху уже в ходу безопасные лезвия. Какой-то чубатый паренек молча протягивает мне станок, только сам закончил бриться, вытирает раскрасневшееся лицо полотенцем. Намыливаю морду и стараюсь повторить контуры аккуратной бородки военного медика. За несколько дней у меня успела вырасти знатная щетина, а бриться было лень. Вот и пригодилось. Борода темнее волос, смотрится более отчетливей. Чуть подворачиваю вверх голову, гляжу на зеркало из-под очков. Вроде ничего, если долго не всматриваться. Ополаскиваю лезвие и отдаю хозяину. Что такое СПИД здесь еще не знают.

- Спасибо большое!

Кто-то довольно невежливо меня подвигает в сторону, умывает лицо, громко фыркая и брызгая.

- Есть полотенце?

На меня смотрит здоровый широколобый мужчина. На петлицах сержантские угольники.

- Нет, ничего нет.

- Чего так? Военврач, а ничего нет?

Сержант достает из кармана ватника какую-то ветошь и яростно вытирает покрасневшее лицо.

- От поезда отстал, - уныло отвечаю я. Настроение, и в самом деле, никакое, даже играть потерпевшего не надо.

- Так иди к коменданту. Подсадят, - отвечает сержант и направляется к выходу. Широкая спина, уверенная походка, выправка. Да и обозвал меня по меркам той еще войны. Быстро срисовал мои петлицы. Так что его совету, пожалуй, доверять стоит.

- Ну, шо ты будишь с вами робить? – начальник станции отдает мне обратно удостоверение и горестно вздыхает. Пожилой уже человек выглядит безмерно усталым. Представляю, что творится на его станции в последние месяцы. Да еще и ощущение собственной уязвимости от вражеской авиации давит безотвязно. В эту войну понятие глубокий тыл отодвинулось далеко от фронта.

- Можно хоть что-нибудь предпринять, пожалуйста? – жалобно вою я, входя в роль затурканного обстоятельствами интеллигентного врача. В наше время таких хлёстко обзывали «ботаниками».

- В чем проблема?

В кабинете появляется офицер с петлицами капитана. Уже в возрасте, с седыми висками, чисто выбритый и подтянутый. Свою, такую же безмерную усталость он прячет за показным уставным порядком.

- Так бачьте, Дмитрий Васильевич, товарищ военврач от поезда отстал.

- От поезда говорите?

Я без лишних вопросов протягиваю военному коменданту станции удостоверение. Вот он момент истины! Рука, на всякий случай, напряглась. ТТ лежит в кармане офицерской куртки, кобуры для него я так и не нашел. Капитан быстро охватывает глазами две страницы помятой книжицы и укоризненно замечает.

- Эдуард Викторович, вы бы поаккуратней с документом.

- Извините.

Продолжаю играть неловкого «ботана», снимаю очки и протираю их, чтобы толком разглядеть двоих. Обычно глаза выдают дальнейшие действия людей.

- Так куда, вы говорите, направлялась ваша часть?

- Куда-то в сторону Краматорска, – неуверенно отвечаю я.

Начальник вокзала и комендант переглядываются.

- Понятно. Через пару часов туда пойдет воинский эшелон, мы вас подсадим. В Краматорске обычно долго стоят, вся станция забита составами, так что, дай бог, своих догоните. Прокофьич, есть у нас что к чаю?

С большим удовольствием уминаю уже третий бутерброд. Необычно вкусный пшеничный хлеб и копченое мясо вызвали неуёмный аппетит. Прокофьич только посмеивается, видимо, он из породы тех людей, кто любит угощать и получает от этого настоящее удовольствие.

- Хлеб моя старуха пекла, а мясо кум на днях привез. Порося недавно закололи. Так что кушайте на здоровье.

- Спасибо.

Комендант уже выпил чаю, сидит чуть в сторонке, набивая трубки папиросной бумаги пахучим табаком. У него для этого даже имеется специальная машинка. Он бросает в мою сторону внимательные взгляды, а меня это сильно напрягает. В его глазах я прочитал неудовлетворенность и некоторое недоверие.

- Вы ведь, Эдуард Викторович, уже воевали? Я заметил нашивку о ранении.

- Да, - вот здесь как раз напрягаться не стоит, я был готов к подобному вопросу.

Попав в это страшную эпоху мировой войны, я постарался при первой же возможности пополнить свои знания об истории Бэкапа. В госпитале проштудировал подшивку альманаха-приложения к «Красной Звезде». И если о Третьей Мировой там писали относительно немного, то воспоминаниям ветеранов Отечественной отдавали достаточно места. Вроде и в моем слое как раз в это время пошли книги, написанные писателями-фронтовиками, начали появляться самые лучшие фильмы о войне. Так это и понятно, ветераны выросли, возмужали, но еще были достаточно бодрыми и пробивными. Эх, их бы энергию тогда направить на переформатирование советской власти!

- Год почти воевал на Выборгском фронте.

- Да что вы говорите? - Дмитрий Васильевич аж весь засветился. – Я, представляете, тоже. А где именно?

Я напряг память и четко ответил.

- Семьдесят вторая дивизия. Полевой госпиталь, хирургия.

- Так соседи! Я ж рядом с вами стоял, в отдельной танковой бригаде в Каменногорске. Надо же!

Капитан светился, что новогодняя игрушка. Все сомнения и подозрения из его взгляда разом исчезли. Фронтовое братство в это время было еще вполне живым и востребованным.

- Меня студентом призвали, – развиваю успех, прикидывая возраст военного врача, - со второго курса, работал в операционной медбратом. Потом ранило при бомбежке, а с госпиталя вернули обратно в институт. Врачей не хватало.

- Да, лихое было время, - комендант прикурил, видимо, какие-то воспоминания в нем всколыхнулись, руки мелко дрожали. – А я, представляешь, до Хельсинки дошел на танке, там мой экипаж и сгорел. Финны