времени среди мусульман, поумнел и беседовать с ним интересно. Лед недоверия между нами растаял, и в обмен на подаренные монетки, а детям – конфеты я получил теплые рукопожатия, добрые улыбки и… блох. Выпив, по русскому обычаю, чаю с лимоном, я предложил им несколько его ломтиков. Надо было видеть, с каким наслаждением они стали обсасывать их, передавая по очереди друг другу! Приютивший меня старик-башкир назвал меня своим другом, после чего доверием ко мне прониклись остальные сельчане. Самый смелый из них подошел ко мне и, дождавшись, когда я допью чай, взял из чашки использованный кусочек лимона, другие подобрали и с удовольствием стали жевать брошенные мною окурки. Один башкир вынул табак изо рта, разделил его на две части и меньшую предложил пожевать своей жене.

Воспользовавшись благожелательным расположением башкир, я решил сфотографировать их женщин. Толпа сразу заволновалась, начала перешептываться, но ведь другу отказывать нельзя и поэтому пятерым дамам было приказано надеть свои праздничные украшения. Они нехотя поплелись домой наряжаться, но, когда мой спутник-полицейский рявкнул на них, бросились бежать со всех ног. Мы провожали их громким смехом.

– Бьешь ли ты своих жен? – спросил я у старика-башкира.

– Нет, – ответил он, – однако раньше иногда бывало!

– Покажешь их мне?

– Не могу, они обе умерли.

– Ну теперь понятно, – сказал я, – почему ты их больше не колотишь!

Пожилой башкир из Кипчак-Аскарово

– У нас есть пословица, – со всей серьезностью заметил старик, – «если хочешь, чтобы твоя собака знала, что ты ее хозяин, бей свою жену!».

– Какой ужас! – возмущенно воскликнул Гавриил Эдуардович. – Мне не понятно, при чем здесь жена?

Что касается одежды башкирок, то они носят на себе то же самое, что и мужчины, то есть шаровары, немного укороченный халат, кожаные сапоги или лапти из березового лыка. Мужчины даже летом ходят в меховой шапке, а женщины надевают что-то вроде небрежно накрученного маленького тюрбана из грязной ткани. Иногда у них встречаются короткие юбки, но тогда ноги нужно прятать в шаровары или обертывать тканью.

– Ваши женщины не скрывают своего лица? – осведомился я.

– Очень редко, – был ответ. – Нашим женщинам нельзя показывать не лицо, а ноги.

Сопровождавший меня полицейский, услышав это, предложил попросить какую-нибудь старуху продемонстрировать их, на что я резко ответил, что мне и так вполне достаточно всего увиденного.

Вскоре пять женщин вернулись. Они не сменили одежду, не помылись, дабы не принести горе своим детям, но зато надели покрытые камушками, амулетами и монетами шелковые чепцы, покрывавшие голову и плечи. В качестве нагрудников у них были массивные ожерелья из серебряных монет. Башкирки никогда, даже при крайней нужде, не продадут вам сии семейные драгоценности, которые передаются по наследству: этого просто-напросто не разрешат им сделать мужья, а души умерших родителей будут мстить за такое кощунство. Любимые камни башкир – рубин, бирюза, сардоникс, турмалин и аметист, весьма ценятся у них и кораллы. Известно, что Уральские горы богаты месторождениями драгоценных камней, его рубины и сапфиры являются самыми красивыми в мире, при этом рубины уступают по красоте только цейлонским, а изумруды – бразильским. Имеются в Уральских горах и фенакиты, розовые турмалины, зеленые уваровиты, бериллы, аквамарины, желтые, розовые и белые топазы, а также хризолиты редчайших расцветок и высочайшего качества.

Между тем башкирки уже выстроились в ряд перед моим фотоаппаратом. Они были убеждены, что фотографироваться грех, и, подобно большинству наших женщин, полагали, что его можно совершать лишь тогда, когда это приносит удовольствие. А какая радость может быть от фотоаппарата? Женщины постарше стояли перед камерой совершенно безучастно, а самая молоденькая напомнила мне барашка, которого ведут на заклание. Утешением для них служило лишь то, что это делается с разрешения мужей и, главное, в присутствии полиции, а значит, угодно Богу!

Затем сфотографироваться захотели все мужчины. Наиболее колоритных из них я, конечно, заснял, а остальных попросил встать в ряд, после чего запечатлел только оказавшихся в середине, но они, решив, что сфотографирован каждый, остались довольны.[155] Один старик в знак благодарности даже упал передо мной на колени и коснулся лбом земли. После этого мужчины попросили меня открыть бокс с негативами и каждому выдать его портрет.

– Нет, это можно сделать только ночью, – объяснил я им. – В темноте я открою коробку и… – тут я присвистнул так, что собравшиеся вздрогнули, – из нее выскочит картинка!

Они сразу же успокоились, видимо, решив, что фотография – это обычное колдовство, а оно, как известно, происходит только по ночам.

Когда мы с Гавриилом Эдуардовичем ходили по избам, за нами всегда бежало воинство маленьких дикарей – местных мальчишек в рваных рубашках, через прорехи которых сверкали их животики и попки.

Я покидал эту деревню с глубокой тоской. Башкиры уговаривали меня остаться: мой приезд на время скрасил этим доверчивым созданиям монотонное и унылое существование. Возможно, я еще бы задержался у них, если бы не мой славный хозяин. Этот старик постоянно жаловался на свою жизнь, и мне ежедневно приходилось выслушивать его монологи об украденных у него десять лет назад трех рублях, о налоге, который он ежегодно платит, о русском ветеринаре, вынудившем его забить двух больных лошадей, о захваченных русскими башкирских землях… Держу пари, что после моего отъезда он окончательно тронулся умом на почве этого! Я до сих пор вспоминаю, как он помог мне сесть в повозку, приговаривая:

– Почему ты не хочешь у нас остаться? Жил бы в моем доме, а я бы тебя кормил! Пообещай, что вернешься!

Я наобещал ему и всем остальным с три короба, и только тогда нас отпустили. Вслед нам неслись пожелания доброго пути, а Гавриил Эдуардович, посмеиваясь, подначивал меня:

– Так вот для чего мне пришлось ехать в такую даль: чтобы убедиться, что Вы башкир! Честное слово, они приняли Вас за своего!

Путь из Кипчак-Аскарово в Мурзагулово оказался долгим и утомительным, трава вокруг была настолько сухой, что, казалось, бросишь нечаянно непогашенную спичку – и степь охватит пламя. Мы миновали два убогих русских хутора, столь бедных, что даже не смогли купить там яиц. Башкиры косили сено, которое вывозили на простых телегах русские парни.

Едва въехав в Мурзагулово, мы услышали крики: оказывается, башкиры заранее узнали о нашем приезде. Впереди толпы стоял местный полицейский по фамилии Антонов – мордвин с русским лицом. Он должен был заменить мне проводника-башкира, выходками которого я уже был сыт по горло. В России мордвы насчитывается примерно 800 000 душ, кои рассеяны по всем губерниям азиатской части страны. Сильно