Он так и застыл, обалдев от неожиданности и ужаса. Она встала и подошла к нему. Улыбки на ее губах больше не было. Ласковый взгляд превратился в суровый и злой.

— Я вас боюсь, мадам! — воскликнул он.

Она схватила его за руку.

— Болезни! — воскликнула она. — Хочешь, я тебе все скажу, мой бедный изгой? Твоя-то болезнь мне и была нужна!

Он вскрикнул от ужаса и отчаянья.

— Правда ли это? Не сон ли? Вас ли я сейчас слышу?

— Болезни! Я хотела, чтобы ею заболел еще один человек. Я его ненавижу, я придумывала ему самые страшные казни… Я хотела… но, кажется, ничего не вышло… Кажется, он удрал от меня, потому что все время бегает за новыми любовницами…

— Кто он? Кто он?! — грозно крикнул Дурной Жан.

— Это король!

Жан, совсем сбитый с толку, с немым ужасом уставился на нее.

— Ничего не вышло, сказала я себе. Тогда я поражу его иначе! Мне надобно покорное орудие, верный раб… Будешь таким орудием?

— Уже есмь! — глухо проговорил он.

— Будешь ненавидеть короля, как я его ненавижу?

— Всеми силами моими, с этого мига начиная.

— Прекрасно! За это, Дурной Жан, я буду твоей.

— Кода же? Когда?

— Когда он умрет! — ответила она.

* * *

Жан-Калека выбежал, как безумный, и забился в дальний угол конюшни.

Там, крепко сжав виски ладонями, он думал:

«Она любит!.. Никогда я не страдал ужаснее… Любит короля!.. До чего же сильно она любит его, чтобы задумать и совершить такое безумство, как она! Отравила себя, чтобы отравить короля… Погубила свою красоту, чтобы погубить его жизнь… Она его любит! А я, несчастный, кто для нее? Жалкое орудие! Она сама так сказала… А я согласился… Да, согласился! И соглашаюсь! Что с того, что мысль ее будет с другим, если сама она — со мной! О, восторг часов любви! А тот человек — король, проехавший с гордой улыбкой, — он умрет! Я выношу ему приговор! Пусть даже она сама теперь захочет его спасти — уже поздно! Моя ненависть сделает больше всех ядов…»

Он встал и погрозил кулаком. Ужасен был его вид.

Мадлен Феррон неотрывно следила за ним в слуховое окно. Увидела, что он так страшен и грозен, и улыбка мелькнула не ее бледных губах.

К замку Фонтенбло примыкал огромный парк, прекрасные остатки которого можно видеть и поныне. Парк был окружен со всех сторон высокой стеной.

Когда в замок приезжал Франциск I, вдоль всей стены с внутренней стороны расставляли стражу. Между постами расстояние было около ста шагов.

Трибуле уже дважды бывал в Фонтенбло вместе с королем. Он все это знал в подробностях. И все же он решил попасть в замок через парк. Своим планом он поделился с Рагастеном и Манфредом: любой ценой попасть в парк и разузнать, в котором из помещений замка заперли Жилет.

Там уж он достаточно хорошо знал расположение всех комнат, чтобы темной ночью пробраться туда вместе с друзьями.

Они вчетвером проберутся в замок, готовые убить всякого, кто встанет у них на пути, доберутся до Жилет, похитят ее и уедут в Италию.

В первый же вечер Трибуле с тремя товарищами отправился изучать окрестности замка. Проходя мимо роскошного фасада, Рагастен с Манфредом убедились: иначе, как через парк, попасть сюда невозможно. Во дворе стояло полно вооруженных людей.

Со стороны же парка было темно и пустынно. Они пошли вдоль стены. С другой стороны временами доносились крики перекликающихся часовых.

Товарищи обошли весь парк кругом. Сзади стена местами обветшала: кирпичи повываливались, появились дыры.

Все четверо вернулись домой: в тот вечер им ничего не удалось предпринять.

То же и на другой день, и после: в единственном месте, где можно было перебраться, стоял часовой. Всем четверым претила мысль, что придется убить ни в чем не повинного человека, а то ничего не выйдет. Так прошло десять томительных дней.

Манфред отчаивался, и отчаянье лишало его рассудка. Он говорил: надо войти в замок среди бела дня, напасть прямо на короля, вызвать его на бой!

Вечером одиннадцатого дня Рагастен вполголоса совещался с Трибуле.

— Придется его убирать! — мрачно сказал Трибуле.

— Часового?

— Ну да… ведь иначе ничего не сделаешь…

— Тогда я беру его на себя, — сказал Рагастен.

Он надеялся, что сможет прыгнуть на солдата и связать так скоро, что тот не успеет закричать.

И вот товарищи в одиннадцатый раз подошли к стене.

Было часов десять вечера.

— Я иду первым, — сказал Рагастен, когда они дошли до нужного места. — Как будет готово — кликну. Перелезете по одному, а там видно будет.

В тот же момент вдалеке прозвучал клич часового, потом ближе, ближе…

Наконец его повторил тот солдат, что стоял напротив Рагастена с другой стороны стены.

Услышав его голос, Трибуле вздрогнул, подскочил к Рагастену и схватил его за руку.

— Погодите! — сказал он. — Я сам полезу.

Тут же он оказался наверху стены и оттуда подал друзьям знак: ни звука!

Трибуле ясно видел неподвижного часового, тот стоял, опершись на алебарду.

Трибуле тихонько позвал:

— Людвиг!

Солдат вздрогнул от неожиданности.

— Кто меня зовет? — вскрикнул он.

— Тише, тише… подойди ближе… вот так! Узнаешь друга? А я тебя, проклят буду, не забыл!

Солдат узнал его голос:

— Господин Трибуле! А говорили, вы в Бастилии?

— Правда? А кто же так говорил, славный Людвиг?

— Да все. Господин Монтгомери вас арестовал и сам отвез в крепость.

— Ишь ты! Но видишь сам: может, я и был в Бастилии, но теперь вышел.

— Вы оттуда вышли! — воскликнул изумленный швейцарец.

— Да, нарочно вышел спросить тебя: все так же ты хочешь опять увидеть гору Юнгфрау, услышать коровьи колокольчики, поцеловать свою невесту… как бишь ее звали?

— Катарина! — уже растаял солдат.

— Да-да, Катарину. Так помнишь ли, славный мой Людвиг, что я тебе обещал тогда в Лувре?

— Как не помнить! Да я только о том и думаю, вы мне всю душу перевернули… Тысяча экю!

— Да, в монетах по шесть парижских ливров. Как раз хватит на ферму в родной долине. Построишь домик, женишься на Катарине, будешь жить долго-долго с целым выводком маленьких Людвигов…

— Опять вы меня искушаете, господин Трибуле! — вздохнул солдат.