Закончилось все тем, что смоляне «собрались огромной толпой к дому воеводы, силою взяли оттуда его знамя, отворили городские ворота, пошли к царю в лагерь, присягнули ему на подданство, и впустили в город несколько тысяч Московского войска, не дождавшись даже того срока, который был назначен им самой Москвой». Снова люди, пожелавшие сохранить верность присяге королям РП, были отпущены в Литву, и снова немалое количество представителей смоленской элиты пожелало остаться: «подкоморий Смоленский, князь Самуил Друцкой-Соколинский, королевский секретарь Ян Кременевский; городской судья Голимонт; будовничий Якуб Ульнер; ротмистры — Денисович, Станкевич, Бака, Воронец… и всякие служилые люди мало не все; также и пушкари, и Смоленские казаки, и мещане все осталися в Смоленску» [Сапунов. Витебская старина. IV. С. 37–38]. Снова разумная умеренность после победы позволила России удержать за собой Смоленск даже и после катастроф 1659–1660-го.

На этом история завершила (на время?) долгое путешествие Смоленска. На этом прекратилась (на время!) история героических смоленских «сидений».

А я могу лишь повторить основные выводы, что смогло нам дать обсуждение истории этнического самосознания Смоленской земли в контексте её политической истории:

1) Уже к XIII в. жители Смоленской земли считали свою родину частью «Русской земли», а себя — русинами.

2) Противоречия между интересами олицетворявшего государство рода Рюриковичей и интересами отдельных земель привели к краху Киевскую Русь. Согласованные действия княжеской династии и элит территориального «ядра» привели к успеху государства Гедиминовичей и Даниловичей, превратившихся со временем в Великое княжество Литовское и Россию.

3) На примере взаимоотношений Смоленска и ВКЛ можно увидеть, как разумная политика может привести к взаимовыгодному сотрудничеству с группами с «чужим» этническим самоопределением.

4) На том же примере можно увидеть, как легко твоя комфортная жизнь в «чужом» с точки зрения этнического самосознания государстве может смениться кризисом, в котором твоими интересами это самое государство может относительно безболезненно пожертвовать.

5) На примере политики Московского Царства после «смоленских взятий» можно увидеть, насколько успешным может быть сочетание разумной умеренности и твердого «нациестроительства». В том числе и в России.

В предыдущей главе в качестве объекта обсуждения была выбрана Смоленщина, побывшая и относительно самостоятельной землёй в составе корпоративного владения клана Рюриковичей, и автономной частью Улуса Джучи, и «федеральным округом» в составе Великого княжества Литовского, и важнейшей твердыней Московского Царства, и восточной окраиной Речи Посполитой.

Богатая и бурная история этой земли дала возможность проследить за изменениями в этническом и политическом самосознании смолян, за методиками «нациестроительства» в исполнении различных властей Средневековья и Нового времени, за влиянием «народного мнения» на перипетии бесконечной борьбы за власть и жизнь в Восточной Европе. Однако сам процесс формирования «центров силы» в позднем Средневековье и в эпоху «русского Возрождения» остался, по сути, за кадром.

Образовавшийся пробел стоит заполнить, и на этот раз я попробую подойти к выбранной необъятной проблеме «альтернативные Русские земли в России» с другой стороны: предметом обсуждения станет история самого сердца Северо-Восточной Руси/России — Тверской земли.

Эта земля вокруг впадения Тверцы в Волгу никогда не существовала вне Северо-Восточной Руси, зато сыграла важнейшую роль в формировании Российского государства со всеми его достоинствами и недостатками.

Да, такой вывод может показаться странным в ситуации, когда даже многие историки рассматривают Тверь то как вредную помеху на «московском» пути к «объединению русских земель», то как символ пути, альтернативного «московскому» (на каковом пути, естественно, не было никаких неразрешимых проблем, и ждал нас лишь вечный хруст французской булки). Но я все же попытаюсь доказать, что Тверь, выбираясь из кровавого болота XIII в., вышла на дорогу (не исключено, что и единственно возможную), которую историки позднее назовут «московской». Более того, Тверь сумела сделать на этой дороге ряд ключевых политических и идеологических «открытий», позаимствованных московскими соратниками/соперниками. Наконец, усиливая этот полузабытый тезис [см., напр.: Кучкин В. А. Повести о Михаиле Тверском. Ист. — текстол. исследование. М., 1974. С. 87], я попытаюсь показать, как именно ЕДИНСТВО И БОРЬБА Москвы и Твери за два века превратили пассивную, расплывающуюся общность «русских людей» в агрессивную, динамичную силу.

Ну а «частные детали» итогового результата этой борьбы (вроде местоположения столицы) определялись удивительными

стечениями обстоятельств и не менее удивительными особенностями «человеческого фактора», что и заставило меня (вопреки изначальному замыслу) связать разделы обсуждения с именами тверских князей.

Тверская земля, помимо собственно Твери, включала в свой состав как возникшие еще в домонгольский период Кснятин и Зубцов, так и появившиеся уже в послемонгольское время Кашин и Старицу. Территория Тверского княжества представляла собой в XIV в. нечто подобное эллипсу, вытянутому в направлении с северо-востока на юго-запад, примерно от Кашина до Зубцова.

Стержнем этой территории была Волга, пересекавшая княжество с юго-запада на северо-восток. Городское поселение в сердце княжества возникло довольно поздно: еще в ходе новгородско-владимирских конфликтов в 1178, 1180–1181 г. вооруженные силы сторон активно действовали в окрестностях устья Тверцы, однако же упоминания о городе в этом районе источники не содержат. И лишь В. Н. Татищев утверждает, что в 1181 г. Всеволод Юрьевич после того, как его войска сожгли Торжок, повелел построить Твердь «при устии реки» [Татищев В. Н. История Российская. М., 2003. Т. 2. С. 398]. Столь поздняя дата возникновения города вызывает удивление, так как стратегическое значение контроля над торговыми путями по Тверце, Волге, Шоше и Ламе несомненно. В любом случае Тферь/Тверь развивалась стремительно, и спустя максимум три десятилетия после основания города (между 1180-м и 1208-м), она превратилась в центральный город в регионе. После 1237 г. значение Твери еще более возросло — здесь всякий желающий может повторить тот набор слов, каким обычно «географы в истории» объясняют возвышение Москвы в послемонгольский период, добавив очевидные банальности про особое значение связей с Новгородом и Литвой, — и где-то в 1247 г. город стал столицей отдельного княжества. В 1247 г. по смерти знаменитого Ярослава Всеволодовича великим князем Владимирским стал следующий за ним по возрасту сын Всеволода III Святослав. Летописи сообщают, что первым делом он посадил своих племянников по городам, «яко бе имъ отець оурядилъ Ярославъ». Из этого можно заключить, что сыновья Ярослава до сих пор не держали удельных княжеств; их отец лишь сделал соответствующие распоряжения в завещании, как впоследствии это вошло в обычай у русских князей перед их поездками в Орду. Когда великий князь Святослав в 1247 г. исполнил завещание своего брата, началась история Тверского княжества: одним из племянников Святослава был Ярослав Ярославич, первый князь Тверской.