есть. И ни одной родной души нигде — чужие все, равнодушные. Жизнь казалась Кошачему сплошной мукой. Только тем и утешился, что вспомнил: в обкомовском буфете можно достать для семьи сайру, лосося и прочие консервные дефициты, которых давно не продают народу в магазинах.

Горяного Хозяин застал не в милиции — сидел уже на своём месте, в райкоме. Был он от страха чёрен и даже лицо опало.

— Ну, гэрой, россказуй, шо ты тут натворил?! — вошёл Хозяин в кабинет. Уловив знакомый запашок, понял: секретарь успел похмелиться, разговаривать с ним можно. Сдвинул брови-закон: — Ну-у!..

Увидев Хозяина, Горяной вскочил, вытягиваясь и меняясь в лице, выпалил:

— Виноват, Васыль Мартынович! — Отвёл глаза.

Гнев из Хозяина выплеснулся, как пламя из бочки с бензином, в которую бросили спичку — так и рвануло:

— Шо ты виноватый, сукин сын, то я без тебя знаю! Я тебя спрашую, пойнимаешь ли ты, гад, шо тепер будет?! Шо народ про нас подумает?

Горяной молчал, опустив голову. Стоял перед Хозяином, как провинившийся солдат перед генералом.

— Шо народ про нас подумает, говорю! — продолжал Хозяин. — Его же в нас — больш, чем мошкары над болотом! Это ж чапэ на всю республику, так твою мать! Мине ж об этом надо докладувать у цека. Ты пойнимаешь, сволота, какую свиню ты мине подложил?

— Виноват, Васыль Мартынович. Простите, если можете!

— От ты як заговорил! А вчера — шо вытворял?! Ты шо, совсем тут, той, опупел, так твою мать! Пить, говоришь, надо вметь? А сам?!.

— Делайте со мной, шо хотите, Васыль Мартыновичу! Набейте морду, плюньте у лицо! Усё стерплю, только ж простите! — Горяной видел, глаза Хозяина метались, как шары на бильярде. Подставишь свою судьбу под такой удар, и провалишься навсегда в лузу.

— А шо я для тибя могу? Горяной, шо? Ты хучь понимаешь это, так твою мать! У морду, у лицо!.. — передразнил Хозяин.

— Вы усё можете, Васыль Мартынович, усё! Я ж знаю вашу силу, ваше громкое слово!

— Шо, шо сейчас моё слово?! Народу ж сколько, той, видело. Шо вже можно? Только голову з тибя знять, от и усё. Охвициально тебе гоорю.

Горяной тихо, молча заплакал. По его крупному загорелому и небритому лицу покатились слёзы.

— Фатит, сядь! — хлопнул Хозяин кулаком по столу. — Нету вже сил тебя слухать. Давай думать, шо делать? Я б тебя, сукиного сына, — вновь закипело в нём, — в котлету скрошил, если б не этот придурок Ярошенко. А так, 2 чапэ одразу. И хто? Сэкрэтари райкомов! Не слёзы твои миня… Ты, из тем капитаном, говорил?

— Говорил, Васыль Мартыновичу, говорил.

— Ну, й шо он?

— Спочатку брыкався. А пообицяв ему 500 карбованцив, вин погодывся.

— Шо, согласился?

— Ну, это… замять.

— Так, ясно. Голова ф тибя, той, соображает, Горяной. А з начальником милиции — как?..

— То свой человек, Васыль Мартынович, дальш милиции не поползёт.

— Та-ак. — Хозяин задумался. — Надо тебя, той, переводить отсюдова к чёртовой матери! Срочно! Хай люди думают, шо тебя зняли. Шуму й не будет.

— Пойнял, Васыль Мартыновичу, пойнял, — радостно закивал Горяной, почуяв надежду на спасение.

— Когда с тобой старшие говорят, ты — слухай, а не перебивай. Неслухняным мы головы будьмо заворачувать, у той, у задницу!

— Та я… та я ж… Спасыби вам, Васыль Мартыновичу! — Горяной упал перед Хозяином на колени и пытался целовать ему кисти рук.

Сердце Хозяина дрогнуло: "Усё ж таки, неплохой этот Горяной мужик! С совестью. С кем, той, не бывает…" Но Горяного всё же остановил:

— Подожди, сэкрэтар, радоваться. Ще неизвестно, чем усё кончится. Есть один гад, который может нам усю эту свадьбу, той… Ну, та я дал, правда, команду. Может, ще обойдётся, посмотрим!..

Виктор Крамаренцев заметил: по улице за ним медленно движется санитарная машина. Обычно они мчатся, а эта… ползла. Остановится он возле газетного киоска, и машина останавливается позади. Пойдёт дальше, и машина за ним. Что-то в этом было…

И Виктор насторожился. Сначала насторожился, а потом почувствовал смертельную опасность. 3 раза, когда на тротуаре не было прохожих, из машины выходили 2 дюжих санитара в белых халатах. Но каждый раз появлялись люди, и те двое садились в машину опять.

"Да это же… за мной! — ожгла, наконец, догадка. — Охотятся!" — И тогда из памяти всплыло…

10 лет назад в его квартиру вошли вот такие же, здоровенные мужики в белых халатах, и на глазах у жены схватили его за руки, скрутили, умело всунули в рот кляп, накрыли простынёй, чтобы не видно было, что связан и с кляпом во рту, и понесли на носилках по лестничным маршам вниз. На улице они впихнули его в "санитарную" машину и куда-то повезли.

Понял только в психиатрической лечебнице, когда "санитары" обернулись в сотрудников КГБ, а "доктор", принимавший его — в следователя. Затем одиночная палата, уколы, превращающие личность в полуживотное, полная изоляция от мира. Думал, и впрямь сойдёт там с ума — помощи ждать было неоткуда. Но выручил брат, воевавший за его свободу целых 6 лет. Тогда полетел как раз с поста Хрущёв, и свобода была обретена. Медленно, но всё-таки вернулось и подорванное здоровье.

"Но, что же теперь-то стряслось? — терялся Виктор в догадках. — Почему они снова?.. Прошлый раз забирали ночью, а сейчас, прямо среди белого дня, хотят, на улице? Значит… что-то припекло их, торопятся?"

Он ускорил шаги. Сердце тревожно толкалось в рёбра, на лбу выступила испарина. И вдруг догадался: "Я же не ночевал этой ночью дома! Был в районе. Вот почему "санитарка" не взяла меня ночью, а потом дежурила неподалёку от здания редакции. Когда я туда входил, они, видимо, прозевали или их ещё не было. А когда вышел, засекли".

"Что же делать, что делать?" — обдумывал он на ходу, досадуя на то, что брат, приехавший в гости, ушёл в свой бывший цех навестить друзей по работе. Впереди показался жёлтый козырёк телефона-автомата на стене дома. Быстро подошёл, сунул в щель 2 копейки и набрал номер.

— Крамаренцева, пожалуйста! — попросил он.

К его радости, брат оказался в цеху поблизости от телефона и откликнулся быстро.

— Слушаю, Крамаренцев, — раздалось в трубке.

— Вася, это я, Виктор, — быстро проговорил журналист. — За мной это… опять охотятся: в белых халатах. Ты понимаешь, о чём я говорю? — Виктор огляделся: люди здесь шли и шли.

— Понимаю, — раздался взволнованный голос на том конце провода. — А где ты сейчас находишься? Дома, что ли?

— Нет, я на проспекте Карла Маркса, из автомата "свободы" звоню: они же у нас ещё не