– Как я могу не волноваться, Сэмюэль? Мне непонятно, откуда взялся этот твой затык. Тебе правда кажется, что все написанное – одна и та же история, только с вариациями? Дело в этом?

– И в этом тоже. А еще в усталости, в стрессе и в жизни, потерявшей всякий смысл.

Нэйтан вздохнул и с сожалением посмотрел на свою тарелку, как будто не знал, чего ему хочется больше – доесть или продолжить спор. Он делал на мне очень большие деньги, я был его главным клиентом, так что любые перемены – сколько бы они ни продлились – угрожали его благополучию, и в первую очередь – чревоугодию.

– Прислушайся ко мне, Сэмюэль, – произнес он торжественно-назидательным тоном. – Пойми, какое это везение: тебя печатают и читают. Вспомни, как ты радовался, когда издательство приняло твой первый роман. Ты был готов на все, на любые жертвы, я прав? Даже согласился бы отказаться от гонорара, только бы твоя рукопись превратилась в книгу и стояла на полке в самой маленькой книжной лавке страны.

– Это правда, но…

– Не перебивай! Завтра у тебя встреча с директором издательства. Не показывай ему своих упаднических настроений. Ставки слишком высоки, не дай бог он усомнится, что ты способен выдать новый бестселлер. Мы решим проблему, ты отдохнешь, потом напишешь роман под псевдонимом. Договорились?

Я кивнул. Спорить было бессмысленно. Нэйтан успокоился и вернулся к еде.

Мое издательство находилось в квартале Файнэншл-дистрикт, на пересечении Мюррей-стрит и Бродвей-авеню, и занимало четыре последних этажа здания, подобного тем, где финансовые гении вырабатывают стратегии покорения мира. Желтые нью-йоркские такси, которые обессмертил кинематограф, то и дело подъезжали ко входу, высаживали мужчин и женщин, спешащих на деловые встречи, и тут же брали новых пассажиров.

Помню, как, придя сюда впервые, я стоял, задрав голову, смотрел на окна последнего этажа и чувствовал себя всемогущим. Я тогда устыдился и одернул себя: «Не заносись раньше времени!»

Я поднялся на лифте в приемную, такую большую, что здесь можно было бы устроить штук двадцать кабинетов или две комфортабельные квартиры. Обставлена она была строго и со вкусом: с потолка свисали роскошные люстры, картины современных художников украшали стены. Казалось, что над этим помещением поработали талантливые, но слегка анемичные дизайнеры.

Две стены были отданы под «Зал славы»: на полках красовались книги, обогатившие издательство. Мои романы были расставлены вокруг портрета, на котором я выглядел лет на десять моложе: фотограф был мастером своего дела.

Хрупкая хорошенькая блондинка за стойкой, одетая в строгий костюм, одарила меня приятнейшей из улыбок.

– Здравствуйте, господин Сандерсон, какое удовольствие снова видеть вас в издательстве, – промяукала она, выставив грудь вперед.

Я ухватился за возможность сыграть роль соблазнителя, подошел к стойке и наклонился к девушке.

– Настоящее удовольствие? – игривым голосом прошептал я.

– О… да… конечно… – пролепетала сбитая с толку блондинка.

– Знаете, есть две фразы, которые люди произносят не думая, из вежливости, согласны?

– Да… В общем… это правда… – В голосе секретарши прозвучала тревога.

– Печальная правда, за которую мы в ответе.

– Что, простите?

– Да, мы извращаем слова, лишаем их смысла, предаем наш язык.

Девушка оглянулась, как будто ища поддержки, но рядом никого не оказалось.

– Сказав, что видеть меня удовольствие, вы были искренни?

– Я… не… я не понимаю.

– Вы действительно испытали удовольствие, увидев меня в приемной?

– Да, конечно.

– Очень хорошо. Тогда объясните, какого рода удовольствие?

– Я… не… знаю.

– Не пугайтесь, я просто пытаюсь дать определение вашему чувству. Можно ли сравнить его с радостью, которую мы чувствуем весной, когда солнце наконец выглядывает из-за туч? Или с удовлетворением человека, получившего после часа ожидания заказанное в ресторане блюдо? А может, оно близко к желанию, вспыхивающему в нас при виде сексуальных особ?

– Ну… пожалуй.

Она запаниковала, не зная, что отвечать, нахмурилась и спросила слегка осипшим голосом:

– Вы со мной флиртуете или?..

Я услышал смех у себя за спиной, обернулся и увидел Джерри Снукера. Я разыграл этот маленький номер с соблазнением специально для него.

Он обнял меня и расцеловал.

– Как поживает мой любимый автор?

– Ну вот, еще одна затасканная формулировка, – сказал я, обращаясь к девушке за стойкой. – Он всех писателей называет любимыми.

– Неправда, и ты это знаешь! – запротестовал он.

Невысокий, всегда безукоризненно одетый, с аккуратной бородкой, в которой поблескивала седина, пятидесятилетний Снукер был одним из самых влиятельных издателей страны. Он увлек меня за собой.

– Хорошо выглядишь и, как всегда, флиртуешь! Тебе мало читательниц?

– Ситуация тяжелая, – тоном кающегося грешника произнес я. – Твой любимый автор стал сексуальным маньяком. При виде хорошенькой девушки в голову немедленно приходят греховные мысли.

– Это признак большой жизненной силы, – захохотал Джерри.

Мы вошли в кабинет, я сразу направился к бару и налил себе порцию «Саузерн Комфорт»[20].

– Рад тебя видеть, – сказал он, жестом отказываясь от предложения выпить.

Я мог бы задать моему издателю те же вопросы, что секретарше, и выяснить, насколько он искренен, но не видел в этом смысла. Джерри рад встрече не потому, что ценит мои человеческие качества: все дело в той прибыли, которую я ему приношу. Игра, которую этот человек вынужден вести в жестоком мире издательского бизнеса, заставила его забыть о ценностях культуры. Их заменили соображения коммерческой выгоды, разрушительные законы бизнеса и медиа. Каждого игрока оценивают по тому, сколько денег он заработал. Эпоха издателей, которых вдохновляли книги, язык и творчество, миновала. Все ключевые посты заняли менеджеры, окончившие лучшие университеты, а интеллектуалы остались на вторых ролях – им позволяют редактировать тексты и читать корректуру.

Я сделал глоток сладкого хмельного напитка, ощутил ароматы фруктов, карамели, бурбона, специй и наконец расслабился.

– Итак, на какой ты стадии?

– Готовлюсь к рекламному марафону, который вы замыслили с моим агентом.

– Да, встречи будут интересные. В том числе – с Джеком Лерманом.