Вернемся в дом Ипатьева и подумаем над некоторыми странными мелочами. Почему Юровский привязывал начало операции к прибытию грузовика? Зачем разбуженные узники полностью одевались – в нижний этаж можно спуститься и в халатах. И эта обмолвка Юровского в устном варианте рассказа, что их «переведут в другое место». Находят свое объяснение и отмеченные нами в предыдущей главе «моменты».

Зачем узники взяли с собой подушки? Какой в них смысл, если предстоит всего лишь перейти из одной комнаты в другую? Но если придется ехать в грузовике, то больному Алексею без подушек не обойтись. А помните выскочивший из глубин памяти старого чекиста Медведева вопрос доктора Боткина: «Значит, нас никуда не повезут?»

Далее: Юровский вспоминает о полнейшей неподготовленности во всем, что касается перевозки и захоронения трупов. Не было ни носилок, ни лопат, к выбранному месту оказалось невозможно подъехать. А зачем лопаты, зачем подъезжать, если жертвы сами, своими ногами придут на нужное место? Находит свое объяснение и встреченная в лесу толпа рабочих, уверенных, что им привезут живых Романовых. Понятно, и почему в памяти всех очевидцев отпечаталась именно нелепая в свете реального положения дел версия «последнего слова» Юровского насчет «освобождения» заключенных: это была заранее подготовленная «легенда», которая, хоть операцию и изменили, все-таки сидела в сознании.

Понятно, и почему Голощекин запретил Юровскому ехать в лес: красногвардейцы Ермакова не должны были его видеть. Что бы там ни разыгрывалось – «побег» или «похищение», – но ведь не под руководством же одного из первых чекистов Урала! Под руководством – это уже называется иначе. А при такой толпе народу уж кто-нибудь да проболтался бы.

Да, но почему он все же поехал? Да еще и не один, а взяв свою команду из ипатьевского дома? И почему вообще всё пошло не так? Пришлось импровизировать? Или имели место какие-то особые обстоятельства?

Что могло пойти не так? Например, Александра Федоровна устроила очередной скандал и отказалась куда-то ехать. Отношения с ней были постоянной головной болью тюремщиков. Что делать? Вытаскивать из дома силой? Шума и крика окажется столько, что все окрестные кварталы перебудят, и ни в какой побег никто не поверит. Тогда и решили: кончать на месте. Юровский прочитал некое подобие приговора и приказал стрелять. О рикошетах, перевозке тел и прочих организационных моментах в тот момент просто не думали. Уже потом прятали тела, сговаривались, что отвечать, если спросят, и пр.

Есть и другая версия, почему сценарий действий изменили, – но о ней в свое время.

Итак, мы имеем три очень схожих преступления. Не совсем понятно, правда, входит ли сюда убийство Михаила Романова как первое из серии или как идея, пример, по образцу которого строились остальные. Но это, впрочем, и не так важно. Мы ведь говорим о царской семье.

Задумано хитро. Убийства совершались тогда, когда стало уже совершенно ясно, что Екатеринбург удержать не удастся. Поскольку в деле были замешаны высокопоставленные чекисты, понятно, что следствие особо стараться не будет и что для «красной» стороны пройдет версия побега. А если все же не прокатит, можно пустить в ход другую – о рабочем самосуде. Отзвук этих резонов прозвучал в рассказе Медведева:

Конечно, белые непременно станут утверждать, что все это делалось по приказу из Москвы, но… опять же, нехай клевещут! По приказу Москвы не станут собирать рабочих, бить жертвы топором по голове и сбрасывать в шахты. Нет-нет, это все сотворил возмущенный народ… Тот самый народ, что собрался на станции, когда Романовых привезли в город, – помните, их пришлось высаживать в каких-то закоулках? – и уже тогда готов был сотворить самосуд. Вот и дождался, вот и сотворил…

Пройдет несколько дней, белые займут город. Организаторы казни уедут в Пермь или в Москву, белые «зачистят» красногвардейцев, уцелевшие залягут по норам. Даже если белые будут проводить следствие, даже если им удастся что-то выяснить – ну, возникнет еще один рассказ о «большевистских зверствах», делов-то…

Теперь понятно и стремление Юровского спрятать трупы. С царской семьей версия «народной расправы» не прокатывала: они были застрелены и доколоты штыками. Он еще не знал, что запсиховавший Белобородов отправил телеграмму в Москву и всех заложил, не знал он и того, что советское руководство, занятое войной, голодом, левоэсеровскими восстаниями, махнет рукой и примет их художества «к сведению»…

Однако главный вопрос так и остается непроясненным. Мотив-то какой?

Давайте вернемся с политических небес на грешную землю. Не будем говорить о левых, революционном суде и прочих явных приметах эпохи. Поговорим о другой примете, не менее характерной, но не афишируемой. Гражданскую войну отличал беспрецедентный разгул уголовщины всех видов, с которой, несмотря на все усилия советской власти, более-менее покончили лишь в тридцать седьмом году.

Из-за чего вообще совершаются убийства? Большая их часть – это либо тупая бытовуха, либо разбой, то есть убийства из-за денег, вещей, наследства и прочих материальных ценностей. Бытовуха в нашем случае исключается. А вот материальные ценности – дело другое.

Известно, что вещи застреленного великого князя Михаила убийцы поделили между собой, вплоть до пальто и обуви. Но едва ли пальто и ботинками ограничивалось его достояние. Он ведь жил в Перми очень даже неплохо – а значит, имел и деньги, и ценности. Куда все это делось? После обыска, произведенного чекистским отрядом, о них никто не слышал, да и не спрашивал. Единственные люди, которые могли бы что-то прояснить, – лакей и шофер – расстреляны.

У алапаевских узников, как выяснилось впоследствии, ценности конфисковали в вечер убийства. Куда они делись? Раз Романовы «бежали», значит, всё унесли с собой – ведь так получается? В случае «народной расправы» искать концы тем более бесполезно. Ясно, что бедны они не были. Когда найденные на телах казненных мелкие вещи по приказанию Колчака были разосланы родственникам, Матильда Кшесинская, «гражданская жена» Сергея Михайловича, получила медальон с изумрудом и золотой брелок. В гражданскую убивали и за меньшее…

Что же касается драгоценностей царской семьи – то вот уж в доме Ипатьева было, что взять. Свидетели упоминают аж о двух «сундуках», куда после убийства складывались найденные среди вещей ценности. Юровский, кстати, в своем рассказе постоянно к этой теме возвращается.

Сразу после расстрела: